Но мать тогда очень испугалась, и она спросила отца, не значит ли это, что он уже раньше для себя понял это, на что отец с улыбкой ответил: «Ты не могла себе такого даже представить, верно?»

Говорил ли отец все это серьезно или нет, было не понятно: он не захотел дать отчета. Но он спросил Томаса, как обычно, в конце месяца, сколько ему нужно денег, и вручил пару сотенных бумажек, не потребовав, чтобы сын оплачивал свою учебу сам.

А если действительно у его отца была другая цель в жизни? Он не стал профессором. Заниматься публикациями ему всегда было противно, сказал он однажды. И даже статус главного врача больницы был выше, чем у оперирующего дипломированного врача частной клиники. Томас решил на будущее когда-нибудь спросить его об этом.

Но чем дольше Томас размышлял о своем отце, тем более его образ становился несовместимым с тем блеклым истуканом, который при погребении его матери поведал бы ему, что он его отец. Тогда он попытался вообразить себе своего собственного отца, как бы он отделился от траурной группы, подошел к нему, все еще стоящему у открытой могилы своей матери, положил ему руку на плечо и признался ему, что он его отец.

Но и эта фантазия никуда не годилась, ибо для таких людей, как его отец, не могло быть никакого повода, чтобы все свою жизнь скрывать от него, что он его сын.

Это все были модели, мысленные модели, и их никак нельзя было применить к собственной жизни. Он был все-таки Томас, а не Анна.

И он любил Анну.

Мануэль проснулся, включил лампу возле софы и посмотрел на часы. Без четверти четыре. Кто-то постучал. Он встал, подошел к двери и открыл ее. В прихожей никого не было. И на лестнице, ведущей на нижний этаж, откуда струился свет ночника, который горел постоянно, никого.

– Юлия? – спросил он вполголоса.

Стояла тишина.

Мануэль смущенно вернулся на место своего ночлега. Стакан на столе был пуст. Значит, он все-таки принял рогипнол, надо было хорошо постараться, чтобы разбудить его.

Он был уверен, что кто-то постучал. Или он видел такой сон? Он не мог ничего вспомнить.

Он лег, выключил свет и сразу же снова погрузился в тяжесть искусственного сна.

Едва минуло пять, как Мануэль вскочил, так как снова раздался стук. Когда он снова никого не увидел за дверью, он спустился по лестнице и тихо приоткрыл дверь в спальню.

– Мануэль? – спросила сквозь сон Юлия.

– Тсс, – прошептал Мануэль, – я только хотел посмотреть, спишь ли ты.

– Теперь уже нет, – сказала Юлия и привстала в постели. – Что случилось?

– Кто-то постучал в мою дверь.

– Мириам?

– Но не в такое же время.

– Который час?

– Уже пять.

– Наверно, тебе приснилось.

– Может быть, тогда пока.

Мануэль был уже готов снова закрыть за собой дверь, когда Юлия предложила:

– Останься со мной.

Странно, но Мануэль вдруг обрадовался этому предложению. Как будто он боялся остаться в одиночестве.

– Не надо мне было принимать рогипнол, – сказал он, приподнимая одеяло и ложась рядом с Юлией, – но зато я сейчас снова отключусь.

– Засыпай, милый, – сказала Юлия и погладила Мануэля по голове.

Чуть позже он задремал. Юлия вышла в туалет, и, когда она вернулась, она почувствовала радость оттого, что она может нырнуть в постель к своему мужу.

В четверть седьмого ее мобильник долго играл назойливую оркестровую мелодию, пока она не встала и не выключила его.

Рядом с ней постель была уже пуста.

Мануэль сидел на краю ванны и брился электрической бритвой.

– Уже проснулся? – спросила Юлия.

– Хорошо бы, если бы проснулся – разбудили. Кто-то снова постучал.

– Я ничего не слышала.

– Тогда тебе повезло.

Мануэль мрачно выставил вперед челюсть и стал обрабатывать свой подбородок.

– Я тебе сочувствую, – улыбнулась Юлия, – сейчас будет готов кофе.

Утренний кофе после дурной ночи – спасительный напиток после завершения изнурительных блужданий в незнакомой местности. Юлия – посланница Красного Креста, бодрящая, позитивная, участливая.

– Пожалуй, Мерседес все-таки права, – сказала она.

Мерседес была уборщицей из Боливии, которая ей уже рассказывала в ужасе, что она видела из кухни, как по коридору шла незнакомая женщина, и в другой раз, когда она в подвале вынимала белье из стиральной машины, эта женщина стояла за дверью, кивнула ей, затем повернулась и исчезла.

Мануэль покачал головой:

– Я не верю в призраков, в отличие от Мерседес.

– Но, возможно, призраки верят в тебя, – усмехнулась Юлия.

– Какие еще призраки?

– Призраки стука, они же существуют.

– Разве что для Мерседес, – сказал Мануэль, – у нее ими забита голова.

– Может быть, она и привлекла их.

Мануэль засмеялся.

– Этого еще не хватало.

Уборщица Мерседес стала его раздражать, когда он узнал, что Юлия помогает ей разбираться с ее проблемами. У этой боливийки всегда были проблемы. Муж избивал ее, ей пришлось искать убежище в Лиге защиты женщин, наконец она обратилась к адвокату. После развода муж начал ее преследовать и настраивать против нее их общих детей.

Хотя Мерседес убирала еще в трех других домах, денег ей не хватало, и она вынуждена была получать социальную помощь. Ее сын не ходил в школу и был устроен в предварительный класс, и всегда именно Юлия приходила несчастной на помощь, чтобы заполнить формуляры или установить контакты, – Юлия же говорила по-испански, и это доставляло ей удовольствие. Если возникала медицинская проблема, обращались за советом к Мануэлю, но Мерседес было недостаточно получить от него адрес, он должен был сам звонить коллегам и договариваться о приеме, и эти медицинские проблемы возникали у боливийки постоянно, у нее были затруднения с дыханием, ничего страшного, считал Мануэль, и в то же время ничего странного, если у нее случаются видения: она же принадлежала к одной из тех культур, в которых духи как равноправные живут рядом с людьми. И вот теперь Мерседес притащила с собой этих духов-призраков, словно тропическую болезнь, и таким образом заразила и его.

Мануэль уже рассчитал для Юлии, что к четырем часам, когда Мерседес помогает по хозяйству, надо прибавлять еще час, когда они помогают Мерседес решать ее проблемы. Но тем не менее боливийка уже практически стала членом их семьи, Юлия любила ее, Мерседес называла ее «сеньора Юлия», и к нему она при встрече обращалась уважительно – «доктор», а когда она его благодарила, более чем почтительно, то «докторсито», то есть «докторчик», что звучало уже на грани фамильярности, но было для Мерседес знаком того, что она Мануэлю чрезвычайно благодарна.