– Ну, полноте, все глаза выплачешь. Иди в каюту, переоденешься, поешь. Все прошло хорошо?

– Савелий, милый. Хорошо. Все хорошо…цела. Самое главное.

Она снова его обняла, а он ее крестным знамением осеняет и слезы утирает.

– Иди-иди, приведи себя в порядок, сердцу больно видеть тебя в этих тряпках. А потом поговорим. Расскажешь мне все, дочка.

***

Расскажу…Все ему расскажу. Кричать хочу, плакать и рыдать. Потому что не рада свободе этой. Зашла в крошечную каюту, закрыла за собой дверь и руки к груди прижала, а потом к лицу. Они все еще ИМ пахнут. Табаком, телом его, морем соленым. Сколько вдыхать буду, столько каждый удар сердца будет похож на агонию. Любовь…Я знала, что я люблю его. С самого первого взгляда. С самого первого взмаха ресниц, с самого первого звука его голоса. Увидела и полетела в самые недра адского вулкана, на дне которого кипит лава. Прикоснулся и от страсти разум помутился. Бежать передумала…наплевала на все. Осталась бы коли попросил бы. А теперь…теперь никогда не бывать мне в его объятиях. Через несколько недель состоится моя свадьба с Николаем Потоцким. Я знала его еще совсем ребенком. Ничего общего между нами никогда не было. Он не внушал мне ничего кроме глубокого равнодушия и скуки. Слово дано и пути назад уже нет. Если у Потоцкого все вышло – то свадьбу одобрила сама императрица, а значит это конец всем моим мечтам, конец любви, которая даже начаться не успела…Как же он возненавидит меня. Гриша. Узнает, что использовала, поймет, что солгала…Но ведь не было лжи, не было. Все правда и осталась бы. Спас меня рискуя жизнью и карьерой…подарил свободу в надежде, что снова увидимся. Еще неизвестно чем все может обернуться.

И лицо его перед глазами. Красивое, строгое, даже жестокое. На щеках легкая синева щетины, а карие бархатные глаза блестят от страсти, которой я никогда раньше не видела и не знала. По-мужски откровенно смотрят, раздевают, душу жрут…Отдала бы все и не пожалела ни разу. Совсем голову потеряла.

Но он поверил и … и не взял. Отпустил. А я солгала. Очень скоро увидит меня с Колькой Потоцким…И искать я его не стану. Не зачем. Не могу….Боже я не могу с этим смириться. Я сейчас задохнусь от боли. Согнулась пополам, сжимая руками горло, стараясь не застонать и не зарыдать. Прости, Гриша…Прости. Не принадлежу себе. Зря отпустил, зря поверил.

В дверь постучали, а потом она тихонько отворилась и Савелий, увидев меня, согнутую пополам, кусающую свое запястье, чтобы не закричать. Схватил в объятия и сильно сжал.

– Что ты? Что ты, птичка моя? Что стряслось? Обидел кто-то?

– Не могу плыть…не могу, Савелий. Не хочу замуж за Кольку…не могу я…обратно отпусти. На корабль. Там мое сердце осталось и душа моя там…Савелий, что делать? Другого люблю! Жизни не будет мне, Савелий!

– Дурочка моя…ох, дурочка! – обнимает, голову гладит и качает, успокаивает, – Кого ж другого-то? Как успела?

Но я его не слышала, слезы меня ослепили, разъедали глаза и туманили разум. Побег уже не казался спасением.

– Что же это, Савелий? Из одной тюрьмы в другую. За нелюбимого. Из клетки в клетку…Лучше на каторге гнить, чем женой этого …этого. Не могу…не хочу…

– Тшшшш, тихо, моя хорошая. Тихо. Ты успокойся, успокойся. Давай умоемся, водички попьем и покумекаем. Обратно точно нельзя, дочка. Обратно ходу нет. Как ни крути.

– Савелииииий!

Он меня к тазу с водой подвел, лицо мне ладонью мозолистой вымыл, нос платком вытер, усадил на маленький табурет.

– Нельзя отказаться. Слово дано. Кто бы там ни был на корабле забыть надобно. Жизнь у тебя теперь новая начнется. Помиловали тебя, оправдали, ко двору примут. Того и гляди фрейлиной станешь принцессы Софии супруги Великого князя Петра Третьего.

А могла в монастыре сгнить…навечно там замурованной остаться.

Еще не так давно мысль о замужестве не казалась мне настолько ужасной по сравнению с пребыванием в монастыре. И от одного упоминания о постриге внутри все сжималось в паническом ужасе. Я мечтала, что вырвусь из монастыря, грезила о роскошных балах, на которых никогда не бывала, о свиданиях с мужчинами, о новых знакомствах. Но моя жизнь с тринадцати лет протекала за каменными стенами в молитвах и покаяниях, в наказаниях и исповедях. Мне жить хотелось. Дышать. Предложение Петра Артемовича показалось мне тогда спасением…

……Это случилось несколько месяцев тому назад, когда я прибывала еще в монастыре. Мне сказали, что меня ожидает какой-то важный гость и хочет немедленно меня видеть. Наверное, и впрямь важный если при всей строгости монастырского устава мне разрешили свидание. В течение долгих лет ко мне никого не пускали. Изредка передавали письма от Марты. А теперь вот кто-то вспомнил? Кто интересно? И что ему нужно от дочери заговорщика, которую готовят к постригу? Кому есть до меня дело после стольких лет заточения?

Меня провели в полутемную горницу матери-настоятельницы Евдокеи. Обычно в ее покои никого и никогда не впускали, чтоб грязь не развели.

Гость стоял у узкого окошка спиной к двери, а когда обернулся, я узнала Потоцкого и обрадовалась. Святая и наивная душа. Это же был друг моего отца. Он часто приезжал к нам в гости со своим племянником. Высокомерным, нудным и очень отвратительным прыщавым подростком – Николаем. Мы с ним практически не общались. За исключением того раза, когда он убил птичку, свернул ей голову у меня на глазах и за это я вцепилась ему в рожу ногтями и хорошо расцарапала. Он вопил и орал, а меня от него отодрали слуги. Ненавижу садистов.

– Петр Артемович! Здравствуйте! Как же я вам рада!

Но старший Потоцкий казался мне не таким как его племянник. Конечно же я ошибалась.

– Неужто и правда рада мне, Екатерина Пална. Может зря? М? Может я не с добрыми вестями.

Охладил мой пыл, и я не бросилась ему навстречу, а вошла в келью и прикрыла за собой дверь.

– Меня уже не удивить плохими вестями, Петр Артемович. А вот люди знакомые, конечно, радуют после стольких лет тишины и заточения.

Князь осмотрел меня с ног до головы.

– А из худой и мерзкой пигалицы получилась истинная красавица. Роскошная, соблазнительная, сочная. Глаз не оторвать. Что и требовалось доказать.