Но я отвлекся. Заглянем сразу на десять лет вперед. К этому времени сказка о Рике с хохолком окончательно себя исчерпала, толком не воплотившись в жизнь: мне встретилось множество красавиц, большинству из которых ума было не занимать, а та единственная, которой он пригодился бы, не захотела им воспользоваться. К тридцати годам я представлял собой успешного молодого человека: окончил университет, аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию и работал над докторской. Я изменился и внешне, уделяя большое внимание физическим упражнениям, которыми пренебрегал в ранней юности. К тому же я вырос до 167 см, так что уже не казался карликом. Большую голову странной формы с жидкими волосами и неправильные черты лица, конечно, изменить было трудно, но я отпустил усы, надел очки, а также приобрел привычку курить трубку, пользоваться (в меру!) хорошим одеколоном и элегантно одеваться, сочетая классические костюмы с яркими жилетами. Теперь никому в голову не пришло бы называть меня уродом. Экстравагантным – возможно. Даже эксцентричным!

Но самое важное, чему я научился за эти десять лет, было искусство очаровывать. Да, Птицеловом я стал опытным. Настолько, что умел в любой компании перетянуть на себя все женское внимание, заставляя прочих незадачливых кавалеров недоумевать и беситься от злости. Этим умением со мной поделилась Тамила: она была непревзойденным мастером. Каждый раз, когда я имел возможность наблюдать в действии ее колдовство, я заходился от восторга: полчаса – и все мужчины у ног Тамилы, какие бы красавицы ни толпились вокруг.

Научившись, я, естественно, развернулся вовсю, покоряя одно сердце за другим. Мне везло еще больше, чем Тамиле, потому что я мог заговорить кого угодно, а женщины, как известно, любят ушами. Те девушки, которые прежде не сталкивались со мной близко, недоверчиво слушали рассказы подруг, но начинали смотреть на меня с любопытством, а дальше все происходило согласно известному сценарию: сначала вы работаете на репутацию, потом репутация работает на вас. Так что к тридцати пяти годам я приобрел славу завзятого сердцееда, тем более что умел доставлять любой женщине разнообразные и утонченные удовольствия, а также обладал даром сохранять дружеские отношения при расставании. Постепенно я подустал от женского внимания, стал весьма разборчивым и научился управлять обаянием Птицелова, включая его лишь по мере надобности. У меня было множество связей и два продолжительных романа: один длился полтора года, другой – почти три, и оба раза мы расстались только потому, что я не хотел жениться, о чем честно всех сразу предупреждал. Впрочем, потом я сто раз пожалел, что не женился на одной из этих подруг…

Тут придется отвлечься и рассказать про сон. Потом станет понятно, почему я завел о нем речь. Я не придавал снам особого значения, скорее всего, именно потому, что сам их не то чтобы не видел – это невозможно, но никогда не помнил. И весьма скептически воспринимал утверждение Фрейда об интерпретации сновидений, которая якобы является «королевской дорогой к познанию бессознательных активностей психики». Трудно воспринимать всерьез практику, которую не можешь применить к себе, словно ты дантист, у которого ни разу в жизни не болели зубы. Но тут приснилась такая смешная ерунда, что я невольно запомнил, а поскольку пересказал близким, запомнил надолго.

Приснилась мне совершенно незнакомая тетенька неопределенного возраста: пухленькая, с ямочками на щеках, простодушная и восторженная, но слегка истеричная. Именно «тетенька»: на «тетку» она не тянула, а на «бабенку» тем более – лихости не хватало. Одета была в куцее клетчатое пальтишко с воротником из облезлой норки, на голове – съезжающая на одно ухо пышная вязаная шапка с помпоном, из-под которой выбивались кудряшки. Да, под глазом у нее красовался впечатляющий синяк. Причем во сне выходило так, что я каким-то образом спас это чудо от компании обижавших ее подружек. Она всхлипывала, но смотрела на меня с надеждой. Я ее осторожно расспрашивал, убеждаясь, что сразу все правильно угадал:

– Вы ведь одна живете, верно?

– Одна… Но у меня кошки!

Кто бы сомневался, подумал я.

– Кошки, замечательно. И сколько их?

И тут тетенька поджала губки, сощурила глазки и напыжилась, даже отвернулась.

– Так сколько у вас кошек, дорогая? – мягко спросил я. Тетенька еще немного помялась, а потом с вызовом произнесла:

– Двести!

Тут-то я и проснулся. Причем еще некоторое время обалдело размышлял, как справиться с таким количеством кошек. С тетенькой я примерно представлял, что делать, но не был уверен, захочет ли она принять мою помощь, подозревая, что ей нравится быть вечной жертвой. Как любила сказать моя старшая сестра, минут на пять впав в задумчивость: «Не мешайте мне страдать!»

А через неделю я встретил Марианну. Была вторая половина марта, вечер. Я ехал к родителям в гости – давно не навещал, даже в Международный женский день маму и сестер только по телефону поздравил. Вылез из автобуса и увидел, что на лавочке под навесом автобусной остановки сидит молодая женщина и плачет. Я потоптался, не зная, стоит ли подходить, но подумал: вдруг смогу помочь? Когда женщина подняла голову на мой участливый голос, я увидел, что ее нежное лицо «украшает» синяк, даже кровоподтек – в тот момент я и не вспомнил о своем сне.

Родители потеряли дар речи, когда я явился к ним вместе с Марианной. Но не оставлять же девушку на улице в такую слякотную погоду! А деваться ей было некуда. История Марианны довольно типичная: отец-алкоголик, мать-страдалица, раннее неудачное замужество, которое длилось четыре года и закончилось побегом от мужа, любившего давать волю рукам. Побегом в никуда, потому что родители жили в другом городе, а друзей Марианна не завела. Конечно, мои старики тут же расчувствовались и расквохтались, так что Марианна осталась у них на неопределенное время. Соединенными усилиями всех моих родичей мы пытались как-то наладить жизнь Марианны: лечили последствия побоев, среди которых, кроме многочисленных синяков, были выбитый зуб и треснувшее ребро; продвигали дело о разводе, договаривались с мужем, пугая его уголовным делом, искали ей работу, поднимали настроение и самооценку. Синяки и ребра благополучно зажили, зуб Марианне вставили, развод устроили, работу нашли. А за то время, пока это все происходило, Марианна влюбилась в меня насмерть, я же увлекся настолько, что через полгода мы оказались уже женаты.

Марианна была очень красива. Тот же тип внешности, что у Аглаи, сыгравшей столь роковую роль в моей жизни, только ангельский вариант: кроткий взгляд, застенчивая улыбка, нежная грация, ямочки на щеках. «Тихая грусть», как называла Марианну моя насмешливая старшая сестра – единственная, кто не разделял общих восторгов. «Смотри, в тихом омуте черти водятся!» – предупреждала она меня. Да, к сожалению, омут оказался глубок. Но первые года три мы прожили вполне мирно. Единственное, что меня напрягало, была привязчивость Марианны. Сначала я списывал это на возраст (ей было всего двадцать пять) и впечатлительность: ведь я, как ни суди, был ее спасителем, практически принцем на белом коне, избавившим зачарованную принцессу от злого дракона. Мне приходилось тяжко: я привык к самостоятельности и свободе, а тут мне предъявляли претензии из-за пяти минут опоздания, ревновали на пустом месте, страдали по любому поводу и упрекали в невнимании. Скандалить я не любил, поэтому просто ускользал, поняв, что объясняться бесполезно. Марианна была настоящей мастерицей по «выносу мозга», а мне этот вид спорта категорически не нравился. Да и чрезмерное обожание, как оказалось, чрезвычайно утомительная вещь: все-таки я относился к себе с изрядной долей иронии.