Припарковавшись на маленькой стоянке позади дома, я открыл входную дверь и, оказавшись в квартире, сразу же направился на кухню в поисках еды. В холодильнике пылилась только одинокая пицца, и я сунул ее в микроволновую печь, а сам пошел в ванную, чтобы переодеться.

Я проглотил пиццу, стоя рядом с умывальником, выпил стакан воды и, войдя в спальню, рухнул на кровать, подложив под спину несколько подушек. Включив телевизор, больше для фона, я увидел в новостях репортаж о пожаре, случившемся где-то в Такоме. И сразу же подумал о Молли. Мне было интересно, как она себя чувствует. Это часто бывало самым тяжелым в моей работе. Я не знал, что происходило с людьми, которых я отвозил в больницу. Хотелось думать, что с ней все в порядке. Я должен был убеждать себя в этом, чтобы иметь силы для того, чтобы продолжать делать то, что делаю.

Потом я стал думать о том, что сейчас делает Эмбер. Она сейчас с Дэниэлом или уже в тренажерном зале, готовится приступить к работе? Я схватил телефон, собираясь отправить ей сообщение, но потом вспомнил, что дал себе слово выжидать хотя бы пару дней после того, как мы виделись последний раз. Я не хотел, чтобы Эмбер думала, будто я все время думаю только о ней. Хотя это было правдой. Но ей было необязательно это знать.

Вместо этого я начал вспоминать о том, как Эмбер провела почти три месяца в больнице на второй год обучения в колледже. Врачи сразу же стали кормить ее через трубку, чтобы она не умерла от истощения. И я вспомнил, как случайно подслушал, как один из фельдшеров сказал, что это один из самых тяжелых случаев анорексии, которые он когда-либо видел. И что некоторые онкологические больные весили больше, чем Эмбер, даже после нескольких сеансов химиотерапии.

— Что было последним, что ты помнишь? — спросил я Эмбер, когда она уже немного пришла в себя и могла говорить. Я бывал у нее каждый день после занятий, сидя просто рядом с ее кроватью, неважно, спала ли она или бодрствовала. И когда она спала, я наблюдал за ней. За тем, как дрожат закрытые веки, как ее кости выпирают под больничной сорочкой.

Но в тот день, когда она очнулась после недельного пребывания в больнице, она повернула голову, чтобы посмотреть на меня, и сдернула с лица кислородную маску.

— Я помню, как поднималась по лестнице и у меня кружилась голова, — ответила она. — А потом… я очнулась уже здесь. — Она перевела взгляд на торчавший у нее из груди катетер. — Скорее бы они убрали эту трубку. Я чувствую, как я из-за нее толстею.

— Ты шутишь? — возмутился я. Вскочив со стула, я ухватился за спинку кровати. — Из-за отказа от еды ты сюда и угодила. Ты не смеешь снова делать такие глупости, поняла? Это убьет тебя. Уже чуть не убило.

— Меня погубит лишний вес, — прошептала она.

И тут я не удержался и расплакался. Не тихо и молча. Я рыдал в голос. Мои плечи тряслись, и слезы текли по щекам, скатываясь ей на руку.

— Ты не умрешь, — проговорил я надтреснутым голосом. — Поняла? Ты единственный человек, который что-то значит для меня. Ты обязана поправиться.

Она закрыла глаза и отвернулась, чтобы не видеть меня. Я снова сел на стул и попытался взять себя в руки.

— Я никуда не уйду, — запальчиво сказал я, шмыгнув носом. — Ты не можешь заставить меня.

При этих словах она рассмеялась. Это был сухой, надорванный смех.

— Сколько тебе лет, шесть? Не будь ребенком. Со мной все будет в порядке. Я поправлюсь.

— Обещаешь?

Она снова повернулась и посмотрела на меня.

— Да. Нет. Наверное. — Она вздохнула. — Не знаю. Я чертовски устала и не могу решить так сразу.

— Давай заключим договор, — сказал я, когда мне в голову неожиданно пришла идея.

— Какой? — спросила она с подозрением.

— Если ты будешь делать все, что тебе говорят врачи, я имею в виду групповую терапию, разговоры с психологом и прочее, и если ты снова начнешь есть, я с шиком отвезу тебя на мой выпускной бал. Надену смокинг, найму лимузин и все такое прочее.

— Это становится интересным — сказала она, приподняв правую бровь.

Ее дыхание было затрудненным. Врач сказал, что ее сердце все еще не оправилось после того приступа, когда я нашел ее лежавшей на полу. В результате большой потери веса сердечная мышца ослабла, как и все остальные мускулы. Эмбер пропустила столько занятий из-за состояния здоровья, что это было похоже на то, что ей придется остаться на второй год. И она закончит колледж только в девятнадцать лет, что означало, что в университет она поступит лишь в двадцать. Родители показывали ее разным врачам и консультантам, отчаянно нуждаясь в посторонней помощи, чтобы заставить дочь есть.

— Ты никогда не бывал на танцах. Ты всегда говорил, что это занятие для идиотов или для чирлидирш.

— Знаю. И это должно показать тебе, что я серьезно настроен сделать все, что угодно, лишь бы помочь тебе выздороветь.

Она была права, я всегда считал, что танцы в школе предназначены только для самых популярных ребят, а не для таких парней, как я, которые предпочитают проводить пятницу у телевизора, смотря документальные фильмы, а не в полумраке в пропахшем потом спортивном зале, притворяясь, что им жутко весело. Эмбер же обожала танцы. И если мне пришлось бы идти на выпускной бал, я не хотел бы пойти туда ни с одной другой девушкой. Я протянул руку.

— Договорились?

Она минуту молча смотрела на мою руку. Ее глаза немного оживились, и наконец она слабо кивнула. Она протянула исхудавшую руку, чтобы пожать мою.

— Заметано. Но тебе придется там танцевать, а не подпирать стены, глядя на остальных.

Я согласился, и когда Эмбер стала понемногу поправляться, ее психическое состояние тоже стало меняться к лучшему. Она попала в больницу в начале января, а вышла из нее лишь в конце марта, потому что в начале лечения, несмотря на наш уговор, она выдернула катетер, через который ее кормили. И ее не раз заставали за тем, что она вызывала рвоту после того, как медсестра насильственно ее покормит. Так что процесс был нелегким, и она набрала в больнице всего двенадцать фунтов. Но по возвращении домой она стала посещать психотерапевта и группу для людей, страдающих пищевыми расстройствами. И к выпускному балу она уже выглядела больше похожей на ту Эмбер, которую я знал и любил.

Теперь, лежа в постели, я снова возвращался мыслями к тому выпускному балу, и внезапно то напряжение, которое владело мной, пока я ехал в машине, вернулось с новой силой. Я усилием воли заставил себя думать об Уитни, которая наверняка сейчас была у себя дома, наверху. Я вспоминал, какие чувства испытывал, находясь внутри ее, когда ее юное упругое тело прижималось к моему. И хотя я был очень уставшим, я выключил звук телевизора, схватил мобильный телефон и написал короткое сообщение, приглашая ее присоединиться ко мне.

«Не перестаю думать о тебе. Приходи», — написал я.

Это была не просьба, а требование, и я знал, что, как бы я ни сформулировал свое желание, Уитни обязательно послушается.