пена. Неожиданно она поднялась пузырем, будто снизу ее толкнул огромный потревоженный ливнем хозяин этой воды.

– Она боится меня ранить, – сказал Илья после паузы.

– Ты еще защищаешь? Во-во. Я говорю, кино. А на деле? Она не хочет быть виноватой. И не хочет сжигать мосты. Ну так… На всякий случай. Не обижайся, но ты такая тряпка. Где твое достоинство?

Заза уколол в больную точку. Дождь кипел. Саша не видит, думал Илья, ничего не видит, кроме себя. Она не понимает, что он тоже измучен. Она даже не чувствует в нем хорошего человека.

– Налей еще.

– Во! – Заза сделал кукиш. – Проверим сети, пока не промокли. Жрать охота.

Илья потрошил лещей и видел, как появилась первая звезда. Колол щепу для коптильни, ожидая вторую и третью. На пятой звезде он пил, запрокинув голову. А вскоре звезд вылезло так много, что стало муторно смотреть на них. Теперь он вглядывался в дым над рекой, слушал звуки моторок, режущих реку, и закрывал глаза, если лодка проплывала рядом с сетями.

Заза снял коптильню с огня. Стали есть рыбу.

– Оно и к лучшему. Поверь, – сказал брат. – Вам надо освободить друг друга. Пускай валит на все четыре стороны.

Внутри Ильи провернулось, внутри все было против. Саша будто стояла перед ним. В ее спутанных волосах, неровной улыбке было больше гармонии, чем в небе, реке, тишине и мерзкой этой рыбе!

– Хорош… – сказал Илья, сплюнув кость.

– Послушай, я живу не первый день и знаю. А ты не знаешь. И делаешь сейчас неправильно, стараясь удержать ее… Да, неправильно. Молчи! – Заза был крепко пьян. – Я говорю тебе это… Давай выпьем! Я говорю, чтобы ты не делал ошибок и был счастлив.

Они выпили. Качнулся берег, и тошно об него ударилась волна.

– Палатку поставим или в машине поспим? – спросил Заза.

– Насрать.

Он встал. Сапоги его скрипнули. Он ушел в траву.

– Знаешь, что самое поганое?

– Ну? – Илья слушал, как Заза отливает.

– Это то… Не верю я в ваш развод. Нет, притвориться ты можешь. Себе соврать не так сложно. Но самое поганое, что ты никогда ее не отпустишь. Тут главное – себя не запустить. Ха! – Застегивая ремень, Заза доковылял до машины. – Ты не грусти, старик. Будь мужиком! Вошь, как известно, заводится от хандры.

Илья подождал, пока он уляжется и в салоне погаснут лампы. Подошел к воде и сел на борту лодки, а потом решил плыть на глубину. Берег становился все дальше, и тяжелые запахи копоти, влажной травы и тины уносились с прохладным северным дыханием. Илья встал под луной, бросил весла. Он сделал несколько забросов, проверяя меткость, как вдруг почувствовал зацеп. Леска стала стравливаться: сначала медленно, а потом – одним сильным и долгим рывком. Илья сделал подсечку, вторую. Начал сматывать. Рыба была уже совсем рядом с бортом. Он пошарил рукой по дну лодки и понял, что подсачек остался на берегу.

И, точно почуяв это, рыба ушла на глубину. Леска терлась о борт, цеплялась за уключину, и, чтобы та не порвалась, Илья вытянул спиннинг над водой.

– Тише, тише, – сказал он рыбе. – Мне тоже тяжело.

Удилище кивало и ходило по сторонам. Илье опять удалось подвести добычу к лодке. Вода поднялась, и он увидел мощное питонье тело. Щука надувала жабры, отворяла пасть. Глаза ее были ядовиты, будто в их желтизну пустили каплю йода. Вдруг щука сделала свечу. Блеснул белый живот. Раздался плеск, и катушка завертелась вхолостую.

– Сука!

Он смотал пустую леску. Потом ударил спиннингом о борт.

– Сука!!!

Илья бил снова и снова. Удилище крошилось, и его обломки стрелами вонзались в реку.

Всю ночь он провел в лодке и уже дома понял, что у него жар. Температура держалась второй день. Саша собрала последние вещи, но все не решалась уйти. Он просыпался и следил за ее тонкой мятущейся тенью, точно сквозь поврежденное жаром стекло. Она без конца кипятила чайник и меняла пластинки. Играл бит шестидесятых: «Роллинги», «Бич Бойз», Дилан. От музыки этой у него подергивались ступни. Саша носила ему мед и зефир – такие у нее лекарства. Потом она села на подлокотник дивана, поджав одну ногу, и открыла свежий номер «Вокруг света». Стала читать:

– «Во время полового акта самец глубоководного удильщика…» Ты слушаешь? – Илья удивленно поднял брови. – Это рыба со светящейся удочкой на спине, – объяснила Саша и продолжила: – «Во время полового акта самец глубоководного удильщика впивается зубами в самку и удерживается на ней. Он пьет ее кровь в обмен на свою сперму. Затем их тела сливаются вместе и остаются в таком виде навсегда».

Он ответил, что готов попробовать и судьба удильщика кажется ему идеальным финалом.

Саша запустила пальцы в волосы и сказала будто не ему, а пыльной люстре:

– Крови только во мне не осталось. Ни грамма.

Илья закашлялся.

– Так это я тебя держу?!

Саша подошла к проигрывателю. Боб Дилан пел о том, что времена, они меняются. Он гнусаво вытягивал последнюю фразу:

And the first one now

Will later be last

For the times they are a-changing…[6]

Саша встала перед диваном на колени и поцеловала его запястье. Эта нежность была ярка – как вспышка фотоаппарата! И линия плеча, исчезающая в тени тяжелых прядей, и непрочная цепь позвонков – весь ее печальный образ навсегда остался с ним, как нетленный снимок. Когда Илья вновь открыл глаза, Саши уже не было рядом. Музыка доиграла, из динамиков напряженно шипел ток.

– Саша?

– Я в магазин, – сказала она из-за стенки.

В прихожей лязгнул замок.

– Да-да. Только возвращайся, пожалуйста, скорее.

И она ответила после душной паузы:

– Ты же знаешь, что я не вернусь.

– Да-да, – повторил он. – Тогда пока.

– Злишься на меня?

– Наверное, я тебя ненавижу.

С тем она и ушла.

Илья лежал, пялясь в потолок, а потом поднялся. Он тихо ходил по квадрату ковра и слушал, как в опустевшей комнате, то изводя, то утешая, гудит ток.

10

Рудневу снилось, как в густом черном небе вспыхивает огонь и, управляемый точкой, он быстро спускается вниз. Целит в него. Потом случился взрыв и пожар. Горел дом, в котором он спал. Илья пытался сбежать, но не мог выпутаться из одеяла. Он в ужасе глядел на огонь, бегущий по стенам, на лопнувшие стекла, на пластиковые машинки, которые плавились на горящем ковре. Огонь подбирался все ближе к его постели, и последнее, что Илья успел