Заочно знал ее и Саша, “хозяйка Мозеля” (как он про себя назвал ее) была сестрой Вадим Вадимыча. Он познакомился с этим странным типом, фотографом и фантазером, прошлой осенью здесь же, в Кёльне. Саша хорошо помнил, как в какой-то момент их ночного разговора Вадимыч вдруг показал фотокарточку. Молодые родители, девочка-подросток и он, пятилетний карапуз. Тогда Саша не обратил на сестру внимания, его поразил мальчишка – в детстве у него была такая же шапка из кролика. А потом в рассказе Вадимыча Саша вдруг увидел сюжет для книги. И Станцию, где была сделана эта фотография, и молодых родителей, и мальчика с сестрой он решил поместить на Красной планете, это была колония молодых ученых. Но потом что-то пошло не так и Станцию эвакуировали. Дети вернулись к обычной жизни, которая обошлась с ними самым неожиданным образом. Как? Об этом он и хотел написать.

“Это стержень, – решил он. – Открытое будущее. Когда в истории происходит сдвиг, человек становится свободным и должен сам делать выбор”. Именно мысль о незащищенности от времени, которое то держит на поводке, то, словно издеваясь, отпускает на свободу – мысль о вечном переигрывании временем человека в этой игре, где ставка – жизнь, увлекла его настолько, что, вернувшись, Саша набросал первую главу “Красной планеты”. Он сделал Вадим Вадимыча главным героем. Следом он собирался ввести несколько персонажей, одержимых историей колонии. Несколько сумасбродов, лунатиков. Он собирался выдумать их или списать со знакомых. “А потом появляется старшая сестра и…” Но дальше дело застопорилось. И вот теперь, когда он снова приехал в Германию, реальная сестра Вадим Вадимыча, та самая девочка с фотографии – ждала его.

Плавный и сильный очерк холмов, и тяжелые сливовые тучи, словно в искаженном зеркале повторяющие линии этих холмов, наполняли пейзаж торжественным звучанием – но скорость, на которой неслась машина, не позволяла как следует его расслышать. И тучи, и холмы, не успев хорошо показать себя, сворачивались и исчезали, и тогда Фриш просто съехал с трассы. Машина вышла на проселочную дорогу и несколько минут катилась по пустому весеннему полю. Только на холме Фриш остановил машину и они вышли. Те же поля и рощи, набрякшие тучи и сшитые автострадами долины, и городки, чьи домики с серыми крышами, рассыпанные как кубики – теперь складывались в огромную, сколько хватало взгляда, картину. Ничего случайного, тем более лишнего в ней не было. Даже башни электролинии, похожие на гигантских богомолов, сочетались с низинами, подернутыми прозрачной зеленью первой листвы, и тучами, и желтой грунтовой дорогой, рассекавшей поле как след от бритвенной машинки. Потом они вернулись на трассу и уже через час были на месте.

– Вы голодны?

– Да, – ответил Саша.

Она пожала плечами:

– Это только называется город, а так – деревня. Магазинов нет, кафе закрыто.

Саша посмотрел на часы.

– В том, что вы остались без ужина, виноваты вы сами, – продолжала она выговаривать. – Вас ждали к шести, столик был заказан на семь, а сейчас десятый. Даже не предупредили.

Она посмотрела в глаза и добавила:

– Это по-русски, но здесь Германия. Я решила, что вы не приедете.

– Да, виноват, – начал оправдываться Саша. – Но, знаете, дорога. Нельзя сказать с точностью.

– Перестаньте! – перебила она. – Это Европа, тут все можно сказать с точностью.

Она вышла на кухню и открыла холодильник.

– Есть гречка и помидоры, – услышал Саша.

– Мясо?

Она скривила рот:

– Я вегетарианка, я не ем трупы.

“А я, значит, ем?” – сказал про себя Саша.

– А вино? Пьете? – спросил он.

– Вино? – она растерялась.

– Вдруг… – Саша пожал плечами. – Вредно. Не знаю.

– Ах, вино, – она впервые улыбнулась. – Ну, разумеется, мы же на Мозеле.

“Не ем трупы”, повторял Саша со злостью. “А ты дурак, что согласился ехать”. В этой женщине раздражало что-то беззащитное, словно обороняется она вынужденно; как будто это слабость делает ее такой безапелляционной; и Саша почувствовал себя мальчишкой, которому хочется досадить старшей сестре. “Нет-нет, надо бежать, – повторял он. – Но как? Завтра? Это будет слишком”. И он решил попросить Фриша забрать его через два дня. “И совсем непохожа”, – добавил он. Никакой связи между этой крепкой и миловидной женщиной с нервным типом из Кёльна Саша не увидел.

– Это крыжовник и ежевика, – она показывала в темноту. – А дальше виноградники.

Саша услышал, как она гремит ключами.

– Пойдемте в погреб, – донеслось из темноты.

Они спустились по невидимым ступенькам. В нос ударил запах уксуса, раздался щелчок выключателя.

– Осторожнее, – диктовала она. – Здесь потолок низкий. Берите вон из тех.

– Сколько? – Саша наклонился над коробкой.

– Сколько хотите, – откликнулась она. – И эту, слева. Это вино из моего винограда.

– Делаете сами?

– Делает сосед. Я сдаю виноградник в аренду, беру вином. Он завтра рано утром зайдет, вы не возражаете?

– Нет.

– В вашей комнате ничего не будет слышно, – добавила она, словно читая его мысли.

Он резал, тёр, варил, накладывал, открывал. Но вещи, смещенные со своих мест, незаметно водворялись обратно.

Где полотенце? Штопор? Дощечка?

Убраны.

– Мой муж голландец, – объяснила она, – а в нашей стране все помешаны на порядке. Он ходит за мной как за ребенком.

– Как вы за мной?

– Хуже.

– Хорошо, будьте моей тенью. Персонаж вы или нет, в конце концов.

– Сорри? – Она не понимала.

– Где у нас спички? – Он менял тему. – Прячете? Дети?

– Вот. – Пауза. – У меня нет детей. – Это она добавила ровным тоном.

Окно над плитой покрылось испариной; свет фонаря распался в нем на тысячи мерцающих точек.

“Нет, она не злая, она… – Саша разглядывал “хозяйку Мозеля” в отражении. – …ее что-то заставляет быть такой. Вот, например – какие сильные руки и как по-бабьи она сложила их. А платье старомодное. И вино, вино – пьет мелкими глотками”.

– Вы похожи на школьницу, – это Саша сказал вслух.

– Сорри?

Ее взгляд был растерянным.

– Платье у вас… – Саша не нашел нужного слова.

– Это папин подарок, – был ответ. – Как у мамы.

– А откуда вы? – спросил Саша.

– Я живу в Амстердаме.

Он слил из кастрюльки воду и выложил гречку.

– Наверное, ваш будущий муж увидел в вас фламандскую молочницу с картины Хальса, – пошутил Саша.

От гречки шел пар.