«Слава первопроходцам ‘Красной планеты’» было выгравировано на крышке”.

Было так тихо, что Саша решил, еще совсем рано, и повернулся на другой бок. Но спать не хотелось, он выспался. Было десять утра, в телефоне обозначилось новое сообщение. Фриш писал, что может приехать завтра утром и что она не понравилась ему тоже, “просто не хотел тебя расстраивать”. Саша хорошо выспался и пожалел, что поторопился с Фришем. Виноградники на холмах напоминали следы от огромной гребенки. Между тополей бесшумно двигалась машина, день занимался чистый и теплый, и на душе тоже было тепло и чисто. Тихо насвистывая, Саша проскользнул в ванную. Над полкой с флаконами он увидел фотографию – двое в ярких комбинезонах на снежном склоне.

Через полчаса ее маленький Фольксваген, пропетляв по виноградникам, выехал на большую дорогу.

– Один раз это надо увидеть. – Она рассказывала про городской праздник. – Хотите?

– Хочу.

Машина вошла в поворот, внизу блеснула река.

– Наш Кохэм, – показала она на домики, рассыпанные вдоль реки, и нажала кнопку. Заиграла музыка.

Саша взял коробку из-под диска:

– Любите Южную Америку?

– Я? – Она отвела глаза от дороги. – Да.

Машина обогнула холм, и на том берегу вырос замок, похожий на гриб-переросток. Сквозь прозрачный воздух городок внизу придвинулся настолько близко, что стоило протянуть руку – и, казалось, можно потрогать цветы на окнах. Машина спустилась на набережную. Они медленно поехали в толпе туристов. Мест на парковке не было; снова вернулись в переулки; только наверху, где начинались виноградники, можно было оставить машину.

– А почему Южная Америка? – Саша вспомнил про музыку. Они стояли на тротуаре и ждали, пока пройдут наряженные в чепцы и ленты девушки.

– Я поднимаюсь там, – был ответ.

– Поднимаетесь?

Саша переспросил, отвлекся, а когда поискал глазами, его хозяйка пропала среди ряженых. Он пошел наугад. Взгляд выхватывал то усы пожарного, то волынку, то собственное желтое отражение в начищенной валторне.

– Я вас потеряла! – Она вышла к нему из толпы с бокалом. – Держите.

– Давайте где-нибудь сядем. – Саша сделал глоток вина. – Такая давка, и жарко.

– Давайте.

Когда заиграл оркестр, и девушки в чепцах, и трубачи, и волынщики стали строиться в ряды. Защелкали фотокамеры.

– Сюда, давайте! – Она позвала его.

– А мы увидим?

Они ушли с главной улицы, но кварталом выше тянулась еще одна улица. Здесь можно было сесть в кафе.

– Есть свободный, – помахала она. – Здесь они тоже пойдут, увидим.

– Вы покоряете горы? – Он вернулся к разговору. – Вы альпинист?

– Нет.

В ее голосе он услышал насмешку и не знал, что говорить дальше.

– Андинист, – поправила она. – Мои горы в Андах.

Она посмотрела на улицу – в голубых плащах и шляпах шли мушкетеры.

– Только “покоряю” это не то слово, – добавила она и снова отвернулась к окну.

В профиль ее подбородок был выпукло очерчен; линия губ – как будто она вот-вот заплачет или засмеется. Саша подумал, что она ему все больше нравится, и пожалел, что завтра уедет. “Кстати, надо как-то сказать ей об этом”. Но вместо этого он спросил про горы. Она хотела ответить, но не успела – на улицу вкатились циркачи, и один, в зеленом трико, начал делал на перекладине, которую несли остальные, осторожные перевороты.

Она ответила, только когда циркачи исчезли. Первый раз, услышал Саша, она поднималась с отцом на Камчатке.

– В горах у каждого свой барьер, – добавила она, но что это значит, объяснять не стала. Речь зашла про индейцев из деревни, откуда они начинали восхождение, и что это ее народ, потому что с ними она чувствует себя как дома; что-то еще о феноменальной энергетике тех мест. Потом на улице грохнуло и все прильнули к окнам. Это была пушка, жерло дымилось. Промаршировали канониры в железных панцирях. На плече они держали толстые короткие мушкеты.

– Вы сказали “покорять” не то слово… – он вернулся к разговору.

– Горы не покоряют… – Она еще раз, теперь с сомнением, посмотрела на Сашу. – Горам поклоняются.

Ей стало неловко и даже стыдно рассказывать эти вещи постороннему человеку. Писателю “или-кто-он-там”, который снисходительно слушал то, что она мало кому рассказывала вообще.

Она дотронулась до шнурка на шее:

– Когда умер отец, я была мертвой, а горы вернули меня к жизни. Я поняла, что всё сделала правильно.

– Да, это ключевой вопрос, – откликнулся Саша. Она с досадой посмотрела на него: “Что он об этом знает?”

– Но главное даже не это, – подумав, добавила она. – А доверие.

– Доверие?

– Все это пустые слова. – Она снова почувствовала себя нелепой. – Особенно для писателя. Давайте…

Саша взял ее за руку.

– Дальше, – попросил он. – Пожалуйста.

Она без выражения посмотрела на их сплетенные пальцы.

– Нужно доверять человеку, с которым ты поднимаешься, – сказала она. – Как себе доверять.

Она отняла руку.

– Без этого вы, может, и поднимитесь, – она хотела закончить разговор, – но ничего в горах не поймете.

В кузове грузовичка несколько человек в костюмах Чарли Чаплина раскачивались на качелях и размахивали котелками в такт музыке. “Доверие…” – повторял про себя Саша. “И какие смешные слова: «пачамама», «коско», «кечуа». Светлая и темная сторона мира…” Он привычно поискал глазами, куда записать то, что пришло в голову, но с улицы грянули фанфары и он отвлекся. Это была увитая цветами колесница. На нижней ступеньке полулежали девушки в белых тогах, их лица покрывала золотая краска. Выше среди цветочных корзин стояла королева праздника, рослая белокурая девушка с короной на голове. Королева неподвижно улыбалась, и было видно ее крупные блестящие зубы. Она старалась стоять неподвижно, но от толчков колесницы вино в бокале все равно расплескивалось. “Самая красивая девушка Мозеля” было написано на повозке.

…Когда они расплатились и вышли на улицу, в городе наступил вечер. По дороге домой Саша признался, что у него образовались дела и завтра он уезжает в Кёльн.

– Я отвезу вас, – предложила она, но Саша сказал про Фриша, и она пожала плечами: – Это ваше решение.

Он понял, что не хочет уезжать, что поторопился, сделал глупость – и если бы она попросила остаться, он отменил бы Фриша. Но она не попросила и на следующий день он действительно уехал. О том, что произойдет с ней через полгода, он вряд ли узнает. Саша не придумал бы такой конец даже своему герою. Это было бы слишком банально. Но ведь смерть тоже банальна. Научный городок, Карлов мост, Амстердам, Мозель, горы… От чего всю жизнь бежит человек, что гонит его? Что он ищет, чего нет рядом? От того ли, что судьба сложилась так, а могла иначе? И как понять, судьба это была или ошибка? Как освободиться от прошлого? В новой жизни она словно показывала мир отцу. Смотрела его глазами, индейцы это сразу почувствовали – бремя чужой непрожитой жизни. Гринга бланка. Но об этом Саша ничего не узнает тоже. Ну так что ж? Жизнь состоит из обрывков, ее сюжет редко складывается в картину. Сами, сами, как будто твердит она – и движется дальше. Флажки? Метки? Их нет. Взять хотя бы это дурацкое совпадение по дороге в Перу. Третий час она ждет посадки в аэропорту Франкфурта, рейс все время задерживают. Рядом на диван садится пожилая фрау. Они смотрят телевизор, новости – и старуха вдруг громко произносит: “Что они делают, разве они не помнят уроков войны?” Она говорит это, не отводя сухих глаз от экрана, от солдат в ватниках, которые сидят на танках, и теребит короткую седую косичку. “Сорри? – переспрашивает из вежливости ее молодая соседка. – Я вас не понимаю”. Та поворачивает голову. “Мой Эмиль, – говорит старуха, – погиб на Восточном фронте (это звучит без видимой связи). Они бомбили (тут старуха называет город). И его самолет сбили”. “Какой город?” – Соседка не расслышала. Фрау повторяет и снова смотрит в экран. Она уже забыла о соседке и никогда не узнает, что в ту войну в этом городе погибла семья матери этой молодой женщины. К тому же объявляют посадку, все встают и старуха теряется в толпе. Ничего не поделаешь, мир давно превратился в муравейник, в котором совпадения перестали иметь отдельный смысл, теперь они просто фрагменты хаоса. Нет ни виноватых, ни правых. Все проиграли. “Просто расскажи об этом случае раввину, – думает она в самолете, – пусть рассудит”. У нее есть знакомый раввин в Амстердаме, однако спросить его она не сможет – через несколько дней ее собственная история закончится. Несчастный случай, нелепая случайность. Можно считать встречу со старухой дурным знаком. Нет, само восхождение пройдет успешно, они вернутся в лагерь, как запланировали. Смерть случится когда ей и положено, когда ее никто не ждет. Общий план: желтое плато, окаймленное снежными пиками. Уже видны соломенные крыши хижин и столб черного дыма, который ввинчивается в голубое небо. Горит хижина, где они ночевали перед восхождением. Она прекрасно знает хозяйку и девочек, она каждый год привозит им подарки. Мать в поле и прибежит в деревню минут через пятнадцать. Старшая дочка обгорела, но жива. Нет только маленькой. Индейцы бестолковый народ – кричат, размахивают руками, но ничего не предпринимают. И тогда она идет внутрь. Она выносит младенца прямо в люльке, но оказывается, это не конец еще. “Кошка, – это кричит старшая, – там моя кошка!” Мануэль, проводник, хочет остановить ее, но гринга бланка, она же сумасшедшая, к тому же после восхождения альпинист не чувствует страха, и она сгорает в этой хижине. Из-за кошки, которая потом объявилась живой и невредимой. А через год Вадим Вадимыч привез в эту деревню русского священника. И на въезде они обнаружили памятный знак. Это был обычный камень, к которому индейцы прикрутили ее альпинистские “кошки”. Кошка, “кошки”… Еще одно бессмысленное совпадение.