– Сорри? – не поняла она.

И он снова перехватил ее беззащитный, словно растерянный взгляд.

После ужина они вышли на террасу. Саша поставил бутылку на сухие и теплые еще доски столешницы. Она принесла пледы и придвинула кресла, зажгла свечку. Сидели по обеим сторонам от стола, а вокруг была тьма, из которой только свет дальних фар выхватывал то растрепанное со сна дерево, то неизвестно чему сияющий дорожный знак.

– Так откуда вы? – Саша снова задал свой вопрос.

– Я же сказала, я…

– Нет, – перебил он, – родом.

Бутылка открылась с тугим и влажным звуком. Где-то по гравию прошелестели колеса, стукнула дверь.

– Я выросла под Москвой, – услышал Саша. – Мои родители были учеными. Мы жили в маленьком закрытом городке. Лес, озеро, теннисные корты… Родители ездили на работу на велосипедах.

– Как в американском кампусе, – заметил Саша.

– Это и было нечто вроде… – ответила она.

– Вы говорите так, будто городка больше нет.

Она повернула голову и сказала:

– А его и нет. Это прошлое я от себя отрезала.

– А ваши родители?

Она взяла вино, потом передумала и поставила бокал.

– Папу приглашали работать за границу, – негромко сказала она. – Он очень хотел уехать, хотел увидеть мир. К тому же он был сердечник, а в Германии можно было сделать хорошую операцию. Но оставалась секретность, эта дурацкая, никому уже не нужная советская секретность.

Голос ее стал сухим, она откашлялась.

– В общем, пока ее снимали, где-то год – он умер.

Пауза.

– А мама? – спросил Саша.

– Без него она не поехала.

– А Вадим Вадимыч?

– Вадюша? Он еще учился в школе.

– Я видел его работы, – добавил зачем-то Саша. – Странные вещи.

– После смерти отца, – услышал Саша. – с ним произошло что-то.

Он почувствовал в темноте ее взгляд.

– Он сбежал тогда, – сказала она.

– Сбежал? – глупо спросил он.

– Мы сами виноваты, – быстро сказала она. – Остался один со своим горем. Подросток. Но кто об этом подумал?

Она помолчала, потом сделала глоток:

– Подняли военную часть, прочесали лес. На третий день нашли, поставили на учет. Нестабильная психика, переходный возраст. Хотя я думаю…

– Что?

– Нет, ничего.

Пауза.

– Он всегда был замкнутым, – сказала она.

Саша подлил вина.

– А потом он увлекся живописью, – она поставила бокал. – Копировал, копировал. Хотел, наверное, спрятаться за этими картинами. Я привезла камеру, он начал снимать. Это была Марка идея, камера.

Она снова замолчала.

– Марк? – спросил Саша.

– Это мой муж. После смерти отца я поехала по студенческому обмену в Прагу и познакомилась там.

– На Карловом мосту?

– Вы не поверите – да.

– Как в сказке.

– Это и была сказка, – ответила она. – Если бы мой бедный папа…

Потом Саша услышал, как она плачет.

Это было так неожиданно, что он невольно погладил ее по руке.

– Ну что вы… – услышал он собственный голос.

– Ничего-ничего, – проговорила она. – Не надо мне было…

И, не сдерживаясь, разрыдалась.

Окно выходило на виноградник, и свежий ночной воздух хлынул в комнату. Саша щелкнул зажигалкой и затянулся. “Вот тебе и «отрезанное прошлое», – подумал он. – Вот тебе и «ничего не связывает». А сама – папина дочка…” Он вспомнил парня, с которым учился. Профессорский сынок, тот тоже жил в закрытом научном городе. Саша даже ездил к нему летом загорать и купаться. Октаэдра там, конечно, не было, зато имелась школа с телескопом. “Например, кружок по астрономии. – Саша начал придумывать историю. – Обаятельный бородач с роговых очках, такой Ален Гинзберг. Преподаватель. Подкупил мальчишек записями с рок-музыкой. Чем не путь в науку? А на самом деле просто был влюблен в сестру главного героя. Нарочно звонил, чтобы узнать, дома она и когда выйдет с собакой. “Нет, нету, – торжествующе грубил младший брат в трубку. – Уехала на каникулы. В Прагу”.

Бородач звонил из таксофона и? когда брат выходил гулять с собакой, здоровенной, но пугливой овчаркой, ждал на детской площадке. “В Прагу? – задумчиво переспрашивал. – А слышал ли ты, друг мой, историю про Голема?” “Нет, не слышал”, – хмыкал брат (они входили в лес, и он отпускал собаку). Голос бородача долетал из темной зимней пустоты, таким мальчишка его и запомнил. “…А потом Голем сбежал от своего хозяина, – продолжал бородач, – тот просто забыл отключить машину”. “Как робота?” – перебил мальчишка. “Да, и спрятался в городе. Считалось, он живет в доме с одним окном и это окно в небо. Что объяснимо, если вспомнить улицы Праги…” Скрипел снег, собака выскакивала из темноты, дышала – и убегала. “У каждого есть своя планета, – говорил он. – Орбита, которая определяет судьбу”. “И у меня?”

“Конечно”. “Какая?” “Ты… – он останавливался, – Меркурий”. “Меркурий? – Мальчишка был явно разочарован. – Да ладно вам, ее даже толком не видно”. “Зато она самая малоизученная. И потом, что с того, что не видно? Разве судьбу видно?” “А что она означает?” “Движущийся рывками, подвижный”. Вот как твоя собака”. Он кивал в темноту, где рыскала овчарка. “Вспомни алхимиков с их ртутью”. (Это было авансом, об алхимиках младший брат ничего не слыхивал). “Меркурий обозначал в древности мысль, символ человеческого разума, – говорил учитель. – Символ сознания во времени”. “Как ртуть? – Мальчишка радовался и пугался собственной догадки. “Молодец, – кивал бородач. – Мысли обладают теми же свойствами, они могут свести с ума, а могут вывести к свету. Не забывай, Меркурий – это проводник душ в мир мертвых. Ты ведь думал о смерти?” Собака выгибала спину с мучительным оскалом. “Конечно”. “И что?” “И ничего. Ничего-ничего-ничего и так до тех пор, пока не станет совсем страшно”. “Страшно чего?” “Этого “ничего”, – ответил мальчик. “И как ты его представляешь, это “ничего”? “Никак, я его просто чувствую. Это такой жгучий холод и пустота”. “Как этот лес?” “Нет, лес совсем другое…” Но было видно, что он не может подобрать слова. А через год сестра вышла замуж и уехала в Прагу. Они с мамой остались одни, и учитель остался – бедный, бедный дядя Ваня”.

Саша мысленно поставил точку и поглубже вдохнул воздух. Что за нелепая привычка сочинять истории!

Он сел на подоконник, а потом сделал то, чего и сам не ожидал от себя: спрыгнул на землю. Несколько метров виноградника освещались фонарем, а дальше чернела тьма. Саша медленно пошел между лозами, потом остановился; обернулся. Дом был облеплен тьмой, и только окно, откуда он выбрался, светилось. Саше показалось, что в окне кто-то есть, но кто? Ведь он был здесь. Странное, жутковатое ощущение – словно он превратился в глаз. “Отец на день рождения подарил мальчишке часы, – снова принялся сочинять Саша. – Наручные часы на кожаном ремешке со светящимся циферблатом. Он давно выпрашивал такие и обрадовался. «Постой, подожди, – сказал отец. – Переверни, видишь?»