— Думаю, все-таки это совпадение, — стояла на своем Таня.

— Не знаю, не знаю, — покачал головой Олег.

— Неужели Лешкина работа? — спросила девочка.

— Сильно подозреваю, — откликнулся мальчик в очках.

— Ужас какой, — вновь передернуло Таню. — Знаешь, Олег, у меня такое ощущение, будто на меня крыса плюхнулась.

— Давно говорю, Танька, у тебя слишком развито воображение, — осуждающе произнес Олег.

— Во всяком случае, не хотелось бы мне оказаться на Дуськином месте, — очень тихо проговорила Таня. — Неужели ты, Олег, думаешь, что Лешка это специально подстроил?

— Это как раз мне и хотелось бы выяснить, — многозначительно произнес Олег.

— Но какой Лешке смысл это сделать? — все еще не верилось Тане. — Все равно Моя Длина первое задание выполнила гораздо лучше, чем Дуська.

— Так Лешка же должен был все подготовить заранее, — откликнулся Олег. — Откуда же он мог знать, что Моя Длина сама по себе вперед вырвется.

— А вот Темыч считает, что именно Лешка и помог ей вырваться, — напомнила Таня. — Не слишком ли много подвигов для одного Пашкова?

— Может, ты, Танька, и права, — не торопился с выводами Олег. — Но не многовато ли совпадений? К чему-то из всего этого Лешка точно причастен. Но вот к чему?

В это время на сцену вышла Моя Длина. Черное платье с огромным шлейфом и внушительным декольте сидело на ней идеально. Достаточно изящно исполнив менуэт, Школьникова кокетливо прикрыла лицо черным шелковым веером и опустилась в глубокий реверанс. Группа поддержки из первого ряда исполнила на трубе туш, затем в ход пошли трещотки.

— Школь-ни-ко-ва! Школь-ни-ко-ва! Таня склонилась к уху Олега:

— Знаешь, я вдруг нашу Машку сейчас совсем по-другому увидела.

— Да ну? — вытаращился на подругу Олег. — И что же тебе открылось?

— Только не смейся. Понимаешь, Машка в каком-нибудь девятнадцатом веке пользовалась бы на балах большим успехом.

— Да, да, — ухмыльнулся Олег. — Особенно ее лексикончик. Например, к ней подпиливает какой-нибудь кавалер и говорит: «Ах, так вы сегодня прекрасны!» А Моя Длина ему в ответ: «Заткнись, Микроспора». Или: «Зашибись-умри». Таня фыркнула.

— Да я, Олег, не об этом.

— А я именно об этом, — стоял на своем мальчик. — Человека всегда воспринимают в комплексе. Моя Длина в девятнадцатом веке имела бы такой же успех, как Женька на приеме у английской королевы.

— Что это вы там про меня и про королеву? — долетел обрывок разговора до Женьки.

— Проехали, — не стал уточнять Олег-.

Наконец все участницы конкурса выполнили второе задание. На авансцену выкатили старое школьное пианино. Занавес опустился. Пианино осталось в одиночестве.

— Они чего, на нем теперь состязаться будут? — проговорил Женька, у которого были тяжелые отношения с классической музыкой.

— Нет, — внесла ясность Таня. — Они готовятся к конкурсу букетов. Цветы доставили прямо со склада матери Моей Длины.

— Во, деньги на ветер бросает, — осудил Школьникову-старшую экономный Тема.

— Между прочим, мы тоже свою лепту внесли, — объяснила Таня. — Цветы от Школьниковой, а разные ветки для икебаны мы с Катькой в прошлое воскресенье набрали. Ее предки нас специально возили в лес.

Путаясь в складках занавеса, на сцену с явным трудом выбрался Арсений Владимирович.

— Музыкальный антракт! — зычным по-командирски голосом воскликнул он. — Лист. Вторая рапсодия. Исполняет ученица одиннадцатого класса «Б» Арутюнова Надежда.

— Приехали, — впал в тоску Женька. — Лучше бы Пашков под свою гитару спел. Кстати, он вроде бы собирался.

— У него изменились планы, — пояснил Тема. — Группой поддержки руководит.

Арутюнова Надя, неумело поклонившись, уселась за пианино. При первых же аккордах немногим искушенным в музыке зрителям сделалось ясно: древний школьный инструмент совсем не подходит для второй рапсодии Листа. Пианино очень давно не настраивали. Впрочем, большая часть зрителей в основном была рада, что вторая рапсодия длилась не слишком долго.

Надя ушла. Занавес открылся. Пианино убрали. В глубине сцены выстроились в ряд столы. На них лежали компоненты будущих икебан. Наконец показались участницы конкурса. Каждая из них несла по маленькому складному столику.

— Куда им столько столов? — не доходило до Женьки.

— Каждая будет собирать на отдельном столике, — объяснила Таня.

— А-а-а, — протянул Женька и умолк. Андрей Станиславович дунул в свисток. Конкурс начался.

— Им отпущено только десять минут, — сказала Таня.

Работа на сцене закипела. Девочки вихрем носились от большого стола к своим столикам.

— У меня уже от них в глазах рябит, — пожаловался Темыч.

В следующий момент у него заложило уши. Сперва на ноги вдруг взвилась группа поддержки Школьниковой. Трещотки и труба смешались с криками:

— Машка, давай! Мы с тобой!

Вдохновленные их примером, с мест повскакивали группы поддержки других участниц. Над станом богдановских снова взмыл плакат «Смирнова — наша королева».

— О боже! Когда это кончится! — зажал уши Темыч.

Словно услышав его мольбы, на сцену выбежал с секундомером в руках Арсений:

— Отставить звуки! — скомандовал он. — Вы же мешаете.

Группы поддержки послушно плюхнулись на стулья.

— И не стыдно, — с осуждением произнес заместитель директора. — Эта самая… — Он посмотрел в бумажку. — И-ке-ба-на. В общем, это искусство японское. Оно требует сосредоточенности и тишины.

— Вот именно, — одобрил Темыч слова Арсения.

— А мне с группами поддержки больше нравилось, — не согласился Женька. — Так было веселее.

— Осталась одна минута, — не отрывала взгляда от часов Таня.

— Пошла последняя минута, — сообщил со сцены Арсений Владимирович. — Девочки, завершаем.

Резкий свисток Андрея Станиславовича возвестил об окончании очередного состязания. Участницы, изящно подхватив каждая свою композицию, спустились со сцены в зал и пошли по проходам, демонстрируя результаты трудов.

— Арсений Владимирович! — послышался из первого ряда громкий голос Лешки Пашкова.

— Ауньки, — приложил ладонь к уху заместитель директора.

— Теперь поддерживать можно?

— Валяй, Пашков, — разрешил Арсений.

Что тут началось! Группа поддержки Моей Длины разошлась вовсю. Трещоток и трубы им теперь показалось мало. Улучив момент, Лешка схватил со сцены оказавшийся бесхозным микрофон и, перекрывая все остальные шумы, принялся орать: