Антон не ответил.

– Ты меня слышишь? – позвала я.

Муж повернул ко мне полное гнева (и я бы даже сказала: ненависти) лицо.

– О чем ты думаешь? О чем ты думаешь? – пророкотал он и скрылся в недрах квартиры.

– А о чем я должна думать?! – вскричала я с негодованием.

Все же очень сложно общаться с человеком, которому нельзя сказать, о чем я на самом деле думаю! Нет, про котенка я тоже думала. Но больше меня, конечно, волновали Ирка, пропавший Тимофей и подброшенный труп. Вернее та, кем этот труп был при жизни. Но о том, что меня, действительно, волновало, я не могла сказать Антону. По многим причинам. Во-первых, потому что обещала Ирке ничего ему не рассказывать. А во-вторых, и в-главных – потому что Антон совершенно меня не понял бы. То есть он задал бы мне вопрос, который я сама себе задавала: зачем я в это во все влезла? Но одно дело самой себе вопросы задавать, а совсем другое – когда тебе задает их человек, от которого ты ждешь сочувствия и понимания. Это совершенно разные вещи, совершенно не одно и то же.

От самой глубокой грусти меня спасла необходимость предпринимать неимоверные усилия. А именно: позвонить Тимофею и Ирке. Я уже было собралась идти гулять с Мотькой (чтобы конспиративно позвонить интересующим меня объектам), когда на кухне появился Антон и молча протянул мне мой телефон.

Звонила Инга. Я обрадовалась ее звонку – он избавил меня от тягостного общения с Антоном.

Инга в который раз рассказывала мне горестную историю своей жизни, а я пыталась сконцентрировать свое внимание на обстоятельствах борьбы с мафией. Абсолютно не хотелось с ней, с мафией, бороться. Что она мне, собственно, сделала, эта мафия? Лично мне – ничего. К тому же она бессмертна, как известно. И какой смысл с ней бороться?

И тут мне пришла в голову спасительная мысль. А я с ней, с мафией, и не борюсь. В мою компетенцию входит просто предупредить людей, что им грозит опасность. Просто предупредить. Ну, и попросить написать заявление в полицию. Все. И это вполне в моих силах. Никто же не заставляет меня кидаться грудью на амбразуру.

Настроение заметно поднялось.

Хлопнула входная дверь. Антон ушел. Не попрощавшись. Я тяжело вздохнула. Видимо, это совпало с особенно слезным пассажем Инги, потому что она проговорила сквозь рыдания:

– Только ты меня понимаешь, – мы, конечно, уже перешли на «ты». А как тут не перейти – в период таких доверительных отношений?

Инга еще какое-то время говорила со мной. Вернее, она говорила сама с собой. Но это было – неважно. Ни для нее, ни для меня.

После того как кто-то покопался в моей машине, у меня, разумеется, развилась легкая паранойя. Но после пришедшей ко мне счастливой мысли, что я вовсе не борюсь с мафией, факт возможной слежки был уже не так остро важен. Понятно, что за нами за всеми следят. Вон, некоторые даже камеру в компьютере пластырем заклеивают.

А некоторые люди не могут, например, работать водителями троллейбуса – им кажется: если они сидят на возвышении и в стекле – на них все смотрят. И их это волнует. Сбивает с толку, не дает сосредоточиться на правилах дорожного движения.

Я легко могла б работать водителем троллейбуса – мне не кажется, что на меня все смотрят. А если и смотрят – меня это не очень волнует. Но все же не до такой степени, чтобы не реагировать на чье-то копание в моей машине. Я нервничала.

Тимофей по-прежнему не откликался. Ирка тоже. Я поехала по третьему адресу. Квартира находилась где-то у чертей на куличках, почти у МКАД. Поэтому я поехала на машине.

Надо было бы, конечно, взять с собой хотя бы пусть и Славика. Тем более что он проявил себя очень уместно в прошлых раз. Но я, честно говоря, просто забыла о нем, движимая радостным своим открытием совершенного и бесповоротного несражения со злодеями.

Домофон был сломан, и я беспрепятственно проникла в подъезд. Позвонила в нужную квартиру.

Мне открыл взлохмаченный, рыхлый человек неопределенного возраста. В том смысле, что человеку можно было дать от пятидесяти до ста. И строго спросил, довольно сварливо:

– Вы записаны?

Я почему-то кивнула. Наверное, от неожиданности.

Человек внимательно посмотрел на меня. Можно даже сказать – пронзил меня взглядом.

Тут бы мне, конечно, и представиться, и объяснить все. Но я почему-то этого не сделала. Иногда со мной такое случается – я делаю совершенно необъяснимые с точки зрения здравого смысла вещи. Иногда я говорю себе, что это от застенчивости. Иногда ничего не говорю. Глупо делать глупости и самой же себе их многомудро разъяснять.

Мы прошли в глубь квартиры, довольно запущенной, пыльной и неряшливой, – оказались в просторном кабинете. Стены были в обшарпанных обоях, но увешаны фотографиями хозяина с различными известными личностями. Мне, во всяком случае, известными. Персонажи счастливо улыбались.

Человек воцарился в массивном кресле и вновь пронзил меня взглядом. Впрочем, что это я: человек, человек… Я же знаю, что его зовут Владимир Алексеевич Бородин. А вдруг это не он?

– Владимир Алексеевич? – уточнила я.

– Ваша неуверенность наводит меня на мысль о крайней вашей растерянности в жизни, – буравил меня глазами хозяин, – но я вам помогу обрести почву под ногами и твердую поступь.

Бородин зажег массивную свечу, взял в руки потрепанный бубен и заходил вокруг меня, что-то бормоча при этом. Я сидела ни жива ни мертва. Когда вы оказываетесь в одном квартире с сумасшедшими – становится не по себе.

Впрочем, сумасшедший сумасшедшему – рознь. Бывают, например, буйные. Бывают тихие. Буйные – они, конечно, опаснее. Но я где-то читала, что сумасшедшим не надо перечить. И тогда они вполне себе безобидные.

Владимир Алексеевич все ходил вокруг меня и ходил. Я почувствовала, что засыпаю. Этого нельзя было допустить! Еще не хватало оказаться в таком беспомощном состоянии, когда вокруг бродит сумасшедший. Я стала пристально всматриваться в фотографии и дипломы на стенах. На одном из них прочла: «Победителю Битвы экстрасенсов Владимиру Бородину». Елки-палки, так он к тому же экстрасенс.

Я несказанно обрадовалась этому обстоятельству. Все же экстрасенс – это гораздо лучше, чем просто сумасшедший.

– Так вы – экстрасенс! – не замедлила я озвучить свою радость.

– А! Вы чувствуете мое влияние! Да! Чувствуете!

– Конечно, конечно, – поспешила согласиться я, – и оно очень сильное! Но я пришла по другому поводу.

Экстрасенс заметно погрустнел:

– Я так и знал! Вы из налоговой. Я так и знал. Я сразу это понял. Но я не беру деньги за свое искусство помогать людям! Я это делаю совершенно бескорыстно! Я живу исключительно на добровольные пожертвования. Только на них.

– Я не из налоговой. Я – помощник адвоката.

Я вытащила новенькое удостоверение и помахала им перед вконец растерявшимся экстрасенсом.