меня уходит время на то, чтобы осознать, что некоторые персонажи наводят на меня скуку, как те люди, которые остроумны, но ведут рассказ медленно, со множеством ненужных подробностей, сначала я восхищаюсь точностью их памяти, потом ею пресыщаюсь и в конце концов не моту заставить себя ждать еще четверть часа концовку истории, которую сам мог бы изложить за минуту. Впервые я побывал в Бордо в двадцать пять лет, вернувшись туда в тридцать восемь, Я обнаружил, что в моей памяти ничего не осталось: ни улиц, ни музея, ни кафе, ни реки, ничего. У меня бывают такие периоды, когда я помню абсолютно все, и другие, в которые память мне отказывает, я не моту вспомнить то, что отлично знаю, из памяти исчезает название Вандомской площади или романа Стендаля. Думаю, пальцы на ногах обречены на исчезновение. Мне не по себе на высоком стуле, чтобы не напрягаясь держаться прямо, нужны низкие. Мне удобнее сидеть на жестком стуле, чем на мягком. Я держу свою одежду не в комоде, а на открытых полках, чтобы можно было окинуть ее одним взглядом. Меня дважды обхаживали гомосексуалы, они понимали, что я не из их числа, они ничего от меня не получили. Меня никогда не тянуло к мужчине, а жаль: стиль жизни геев мне отлично подходит. Насколько я знаю, у меня нет детей. От меня забеременела одна женщина, мы решили, что она сделает аборт, это было мучительно и для нее, и для меня, она утверждала, что для нее мучительнее, намекая, что мне этого не понять. Когда я в первый раз занимался любовью с женщиной, для нее это тоже был первый раз, но казалось, что она от природы все знает и умеет. В современном искусстве меня в общем-то тянет к отзывчивым людям, проблема в том, что отзывчивые люди отзывчивы ко всем и каждому, им нравится все, и это уменьшает весомость их мнения. На бульваре Сен-Мишель мне повстречался человек выше остальных ростом, его голова, возвышавшаяся над всеми, не походила на человеческую, на ней было несколько прядей волос, две дыры вместо носа, ни ушей ни губ, из перекошенного провала торчали обломки зубов, обтянутое обожженной кожей лицо перекошено, нормальными были только глаза, но взгляд у него был растерянный, казалось, толпа, сквозь которую он пробирался, насмехаясь разглядывает его, это было двадцать пять лет назад, я помню об этом так, будто встретил его вчера. От некоторых, коротковатых, рюкзаков у меня болит спина, другие, лучше продуманные, мне удобнее. Среди простыней дешевых гостиниц я нередко нахожу волосы предыдущих постояльцев. В дешевых гостиницах зоны сомнительной чистоты, которых я особенно остерегаюсь, это палас на полу, простыни и наволочки, унитаз и телевизионный пульт. Время от времени я останавливаюсь в гостиницах, которые мне не нравятся, но в километрах вокруг нет других, я не знаю их адреса и надвигается ночь. Однажды я прочел в американском мотеле следующий тариф: двойной номер — шестьдесят долларов, простой номер — пятьдесят пять долларов, три часа — тридцать восемь долларов. Не помню такой мессы, чтобы мне не было скучно. До двенадцати лет я верил, что наделен способностью влиять на будущее, но эта способность меня подавляла, она проявлялась в угрожающих формах, я должен был сделать столько-то шагов до края тротуара, не то мои родители погибнут в автокатастрофе, должен был закрыть дверь, думая о чем-то благоприятном, например что сдам экзамен, иначе я на нем провалюсь, должен был выключить свет, не думая, что мою мать изнасилуют, иначе так и произойдет, в один прекрасный день я уже не мог больше сто раз закрывать дверь, пока мне в голову не придет что-нибудь хорошее, или потратить пятнадцать минут, чтобы правильно выключить свет, я решил, что с меня хватит, все может лететь в тартарары, довольно посвящать себя спасению окружающих, в тот вечер я ложился спать с мыслью, что наутро грядет апокалипсис, но ничего не произошло, Я испытал облегчение, хотя был слегка разочарован, обнаружив, что у меня нет никакой власти. Я получаю удовольствие от карате, сражаясь с невидимыми врагами. Женщина, с которой я встречался, время от времени угрожала бросить меня, если я не скажу, что люблю ее, это раздражало меня, и в конце концов я сказал: «Я люблю тебя», она тут же стала слаще меда. Перед тем как умереть, я хотел бы побывать в Японии, но, чувствую, этого не будет. Я был бы очень тронут, если бы кто-нибудь из друзей сказал, что любит меня, пусть даже в плане скорее любви, чем дружбы. Когда я был маленьким, я мечтал стать не пожарным, а ветеринаром, я пришел к этому не сам, а в подражание своему кузену. Я играл со своей кузиной в папу и маму, но с вариантами, эта игра могла называться «в доктора» (внешний досмотр половых органов) или «барышня и хулиган» (мини-сценарий изнасилования). Когда мы играли в барышню и хулигана, моя кузина проходила перед качелями, на которых сидел я, в стороне от семейного дома, я с угрожающим видом окликал ее, она не отвечала, но притворялась, что встревожена, она пыталась убежать, я ловил ее и силой отводил в крохотную хижину, задвигал засов, задергивал занавески, она робко пыталась вырваться, я раздевал ее и имитировал половой акт, пока она издавала крики не то ужаса, не то удовольствия, я никогда не мог понять, я забыл, как мы все это кончали. Я стараюсь стать специалистом по самому себе. Если я не их жертва, подозрения других вызывают у меня смех. Чтобы унять боль в спине, когда я слишком долго веду машину, я вытягиваюсь на жестком полу, раскидываю руки крестом и слегка раздвигаю ноги. В Таиланде, в купе поезда по дороге в Чиангмай, я заснул сидя, меня разбудил мой собственный храп, видя улыбки друзей, с которыми я путешествовал, я застыдился звуков, которые, наверное, издавал, но так никогда и не узна́ю, каких именно. Я провел в праздности несколько дней на пляже в Таиланде, на солнце, на кромке пляжа из белого песка с бирюзовой водой, я спал в соломенной хижине, питался на солнцепеке рыбой и абсолютно ничего не делал, я просто-напросто наслаждался безмятежным экстазом. В Крезе, в Бост-Буссаке, в большом уединенном доме моей бабушки, в три часа дня, когда под палящим августовским солнцем, отягощенные долгой трапезой в сопровождении бордо, мы с другом разглядывали пейзаж, на ведущей к дому дороге показалась какая-то парочка, впереди чернокожий мужчина лет пятидесяти в гаитянской рубашке,