со старым эсэсовцем, принял его приглашение. Я не рассказываю анекдотов. Не конкретными словами, только перифразами можно описать ситуацию, в которой я однажды оказался: женщина, с которой я встречался, забеременела от меня, потом сделала аборт, но я-то не был беременен, я «встречался с забеременевшей от меня женщиной», далее, я не сделал аборт, а был «тем, кто встречается с женщиной, сделавшей аборт, дабы избавиться от ребенка, которого она от него понесла»: там, где для нее слово, для меня тяжеловесная формулировка. Я дебютирую снова и снова. В тринадцать лет, на каникулах в горнолыжном лагере в Валь-д’Изере, я как-то вернулся среди утра в шале за солнечными очками, снял лыжные ботинки и, совершенно бесшумно зайдя в одних носках в дортуар, обнаружил там, что инструктор лет сорока дрочит десятилетнего парнишку, который остался в постели из-за сломанной ноги, инструктор тут же отдернул руку и принялся разглаживать простыню, тем же вечером он обходил наши кровати, чтобы погасить свет, и я, когда он оказался рядом, завопил на весь дортуар: «Уверен, что у него под трениками нет трусов!» и сдернул с него штаны, он оказался голый, он покраснел и, ничего не сказав, бросился вон, до конца каникул он изощрялся как мог, стараясь избежать, чтобы пересеклись наши дороги или встретились взгляды. Мне трудно сказать, что́ я предпочитаю, чтобы мне ампутировали, левую руку или правую ногу. Когда я читаю учебники по психиатрии, я часто обнаруживаю у себя какой-нибудь симптом описанной болезни, иногда не один, иногда все сразу. Я пишу не для того, чтобы доставить удовольствие тому, кто меня читает, но меня не расстроит, если он его получит. Я могу разорвать, согнув, лист бумаги формата А4 на две части, на четыре, на восемь, на шестнадцать, на тридцать две, на шестьдесят четыре, но не более. Мои любимые позы для чтения, в порядке убывания: лежа, сидя в кресле, сидя на диване, сидя за столом, стоя. Я часто думаю, что ничего о себе не знаю. Мне никак не удается возненавидеть Жака Ширака. Я люблю наблюдать, как между высотными зданиями пролетает пластиковый пакет, особенно если не понимаю, поднимается он вверх или опускается. Когда я прошу, чтобы мне подсказали, как найти дорогу, я боюсь не запомнить, что мне говорят, особенно я опасаюсь бесполезных указаний вроде: «Там вы увидите пиццерию, так вот, вам туда не надо». Меня всегда удивляет, что полученные указания позволяют мне найти путь: слова становятся дорогой. Мне нравится замедленная съемка, она приближает кино к фотографии. Я хорошо лажу с пожилыми людьми. Я не встречал стариков, которые бы слушали рок, однако встречал таких, которые слушали его в молодости. Когда я испытываю жалость, мне становится грустно, но еще грустнее становится, когда предметом чьей-то жалости оказываюсь я сам. Я пропустил две очень важные встречи по одной и той же причине, одну — с польским министром культуры, у которого я должен был взять интервью, другую — с американским судьей, которого должен был фотографировать, оба раза я опоздал по чистой небрежности. Когда мне было восемнадцать, я опоздал на лекцию по истории, преподаватель не упрекнул меня напрямую, но вынес перед всей аудиторией следующий вердикт: «Люди, которые опаздывают в молодости, опаздывают всю жизнь». В путешествии я складываю грязные вещи так, чтобы они занимали меньше места. Я не сумел бы стать той же личностью в другом теле. Когда умирает любимый человек, я неспособен осмыслить его смерть, для меня это двойное лишение: он мертв и к тому же произошло немыслимое. Я лучше помню свои сны, когда они полезны для работы. Я люблю восстанавливать в памяти сны, каким бы ни было их содержание, мои сны до такой степени подобны воспоминаниям о чем-то пережитом, что подчас я спрашиваю себя, не пережил ли я их на самом деле. Если я плохо сплю, мне снится больше снов или я лучше их запоминаю. Я не толкую сновидения. Мои сны так же чужды мне, как и сны посторонних. Рассказы о снах вызывают у меня смех. На нескольких столах в лицее я прочел одни и те же написанные друг под другом фразы: «Бог умер (Ницше). Ницше умер (Бог)». Я сплю не под теплым одеялом, а под несколькими покрывалами, добавляя их в случае холода, теплое одеяло редко обеспечивает нужную температуру. Я оскорбил только одного человека, советника по культуре при консульстве, где я проходил военную службу. Моя память все приукрашивает. Я часто извиняюсь, всякий раз думая, что не должен этого делать, что это вообще не мое дело. За одно лето я подцепил шесть клещей и лишь спустя четыре года убедился, что заражен болезнью Лайма, прочитав на веб-сайте список ее симптомов. Случалось, я жульничал в школе, но не за игрой. Когда нет другого выбора, что случается только в разъездах, я обедаю в ресторане один. Обедать в ресторане одному кажется мне парадоксальным: ресторан — это праздничный выход, праздник всегда коллективен. Чтобы разобраться, не гомосексуален ли я, я попытался мастурбировать, думая о мужчинах, это не сработало. При просмотре серий «Сплошной охоты» мне стало казаться, что охотники не испытывают никакого чувства вины после оргазма выстрела. Мне не трудно поблагодарить. С тех пор как я посмотрел «Челюсти», я неспособен плавать в море, не думая об акулах, которые как раз в этот момент могут подплыть ко мне из глубины. Одним сухим и жарким летом мать изо дня в день читала мне после ужина отрывки из книги «Выжившие», где шла речь о разбившемся в Андах самолете, а уцелевшие, чтобы выжить, питались телами погибших, мне было одиннадцать лет, не знаю, почему она читала эту книгу. Я посмотрел несколько фильмов из сериала «Пятница, 13-е»; после эпизода, озаглавленного «Пятница, 13-е, последняя глава», в котором погибает серийный убийца Джейсон, я решил, что все окончено, но вышел новый эпизод, «Пятница, 13-е, новое начало». Я пытаюсь писать на языке, который не смогли бы исказить ни перевод, ни течение времени. Я люблю завершать дела по часам, то есть когда минутная стрелка показывает на двенадцать. Не думаю, что когда-либо вызывал жалость. Однажды, на пляже во Вье-Буко, я попробовал заняться серфингом, ничего из этого не вышло, я оказался начисто лишен интуиции касательно того, что надлежит делать, и того удовольствия, которое мог бы испытать преуспев. В июле я столкнулся в Париже с человеком, чье лицо напоминало лицо Человека-слона, я был на велосипеде и ехал довольно быстро, я подумал, что у меня галлюцинация, и