серых брюках и ковбойской шляпе, за ним боязливо семенила женщина лет шестидесяти в черном платье и очках с толстыми стеклами, мужчина всю дорогу улыбался, женщина с натугой пыхтела у него за спиной, он стянул с головы шляпу, протянул мне руку, сказал: «Добрый День, меня зовут месье Макабр, но я живехонек»,— и разразился смехом, потом продолжал: «Господа, что вы думаете о Боге?», он оказался свидетелем Иеговы. Мне казалось, что я знаю не слишком много затрагивающих меня фактов. Через мелко застекленное окно мой глаз видит в первую очередь его деревянную структуру, а не пейзаж. Через застекленный проем мой глаз видит только пейзаж. На Корсике мы играли с одним моим другом в придуманную УЛИПО игру S+7, она состоит в том, чтобы заменить все существительные некоторого текста другими, теми, что стоят в словаре через семь мест после них, я выбрал инструкцию к стиральной машине, мы начали в середине дня и смеялись взахлеб, раз за разом повторяя фразу: «Установите насморк на кнопку звездочка, чтобы массажист правильно сочетал таитянку». У меня плоскостопие. По-моему, у меня слегка выпирает копчик, если я долго сижу в определенной позе, он начинает тревожить меня, как этакий бесполезный хвост. Плоскостопие мешает мне по двум причинам: я не могу носить обувь, стелька которой подпирает свод стопы, а если я иду по раскаленной почве, страдает вся ступня, а не только выпуклости, на которые я опираюсь. Однажды я сказал своему психоаналитику: «Я не нахожу удовольствия в том, что имею»,— и расплакался. Я поймал по радио передачу, в которой весьма остроумная женщина рассказывала замшелые анекдоты, лишь когда ведущий назвал своего собеседника, я понял, что это Жан д’Ормессон. Я видел телевизионную передачу, в которой Фредерик Бегбедер приглашал голых писателей подняться на сцену, но располагались они так, что их половые органы не были видны. Я лишь однажды видел по телевизору Чарлза Буковски — в том знаменитом фрагменте «Апострофов», когда он пьяный покинул сцену. Я наткнулся на лицо Рэя Брэдбери на экране телевизора в мотеле близ Стокгольма, штат Нью-Джерси, на нем были синяя рубашка с белым воротничком, каштановый галстук и бежевые подтяжки, но при этом оставались голыми ноги, он был в шортах и кроссовках, седые старческие волосы зачесаны вперед, чтобы скрыть облысение, один глаз постоянно закрыт, другой, казалось, маячил где-то вдали за линзой очков с толстыми стеклами, поначалу я был смущен внешностью престарелого писателя и его замогильным голосом и невольно задумался, появился ли бы я на его месте на телевидении, потом меня восхитила чисто американская манера принимать свою дряхлость как данность. Когда за границей я пишу вечером у себя в номере и должен выйти поужинать, я знаю, что по возвращении не вернусь к работе, но всякий раз убеждаю себя в обратном, чтобы за едой не чувствовать вины. Не могу понять, почему обои, как правило, так некрасивы. Я питаю недоверие к ковру на полу, он вбирает пыль и пятна, особенно в гостиницах, где он мнится мне рассадником миазмов предыдущих постояльцев, хотя не вполне понятно, что я подразумеваю под «миазмами». Я выбрал в бакалейной лавке порнографический журнал, на кассе я оказался отнюдь не так смущен, как, думалось, буду, продавец-индус схватил его и, согнув так, чтобы стоявшие в очереди не могли понять, с чем имеют дело, засунул в конверт из плотной бежевой бумаги, мне не удалось прочесть в его взгляде ни сообщничества, ни упрека. Когда я несколько дней кряду провожу за рулем машины, у меня начинает побаливать поясница, чего не бывает, когда я езжу на мотоцикле. На мотоцикле, чтобы развеять скуку, я езжу быстрее, чем на машине, особенно по автостраде. На мотоцикле, на автостраде, когда от тряски и усталости прокрутка асфальтовой ленты начинает вгонять меня в ступор, время уже не в счет и скука, будучи всего лишь его мерой, рассеивается. Я нахожу, что некоторые народы красивее других. Я не пишу утром, мой мозг еще не в форме, я не пишу пополудни, я слишком грустен, я пишу начиная с пяти часов, чтобы начать, мне нужно давно проснуться, а телу расслабиться от дневной усталости. Если солнечным днем я с утра до вечера мотаюсь по дорогам в поисках сюжетов для фотографий, то с наступлением вечера возвращаюсь валясь с ног от усталости, с болью в глазах от избытка света, растягиваюсь в изнеможении, в темноте, накопленные за день образы мельтешат перед глазами, как хаотичное слайд-шоу, пока меня не одолевает сон, назавтра я просыпаюсь с кругами под глазами, словно наказанный в отместку органами, над которыми давеча надругался. Если я следую описаниям путеводителя, то, сравнивая их с реальностью, имею все шансы разочароваться, они преувеличенно хвалебны, иначе не попали бы в путеводитель. В те дни, когда я занимаюсь спортом, меня не посещает чувство вины, даже в тех областях, которые не имеют ничего общего с телом. Последние несколько лет я пишу на компьютере, но на среднем пальце правой руки у меня осталась мозоль в том месте, где я держу ручку. Хотя я опубликовал у него две книги, мой издатель продолжает представлять меня как художника; если бы я, помимо своего писательства, был бухгалтером, он тоже представлял бы меня как бухгалтера? — спрашиваю я себя. Во всех слышанных мною в школе анекдотах, где речь шла о соперничестве разных наций, у французов всегда были самая медленная машина, ракета, которая не взлетает, самые вонючие трусы. Двадцать лет тому назад в Испании друг моего друга, с которым я путешествовал, пригласил меня провести вечер у одного семидесятилетнего человека, немца по происхождению, разговор шел на привычные темы и был достаточно тонок, я пребывал в добром расположении духа, стояло лето, я был в отпуске, мы пили хорошее вино, пряные блюда подавались на террасе с видом на море, беседа приняла неожиданный оборот, когда этот человек начал очаровательным тоном выдавать все более и более реакционные суждения, он улыбался, заглядывая в поисках одобрения мне в глаза, социал-коммунисты, длинноволосые, евреи, безработные, гомосексуалисты, досталось всем, своим гостеприимством он хотел взять меня в заложники, я был извращеннее его, я улыбался, чтобы он полностью раскрылся, что он и сделал в нежданной степени: встав из-за стола, отвел меня в комнату своего сына, там на стене висел нацистский флаг, он с благоговением указал на книги на полках, среди которых виднелась Mein Kampf; задним числом я так и не мог понять, почему друг моего друга, зная, что имеет дело