Я молчал. Мне было стыдно. Моя родственница не спит ночами, пытаясь выудить информацию из кипы газет, а нужно просто прийти и посмотреть людям в глаза. Это был тот случай, когда стоило один раз увидеть, чем сто раз прочитать. Каморка с отключенным светом говорила в сто раз красноречивее всех лингвистических теорий. Мне стало даже жаль свою многомудрую Вику, разыскивающую какого-то загадочного профсоюзного спонсора. Полный бред! Мир – это не только текст, что бы там ни придумывали современные философы и создатели альтернативных реальностей.

Кажется, на сей раз тетка слишком увлеклась поиском и не замечала очевидного. Сама судьба устроила мне встречу с Жильцовым.

Алексей немного успокоился, посмотрел на меня внимательно и вдруг смутился:

– Что это я? Вам-то это все зачем… Нам-то с вами нечего делить… Вы такой же наемный работник…

– Скажите, Алексей, многим профсоюз помогает?

– Многим, – убежденно ответил Жильцов. – Но тут даже дело не в том – отсудили или нет, восстановили или нет. Хотя процентов шестьдесят-семьдесят дел мы выигрываем. Главное в том дело, что у человека появляется надежда. Надежда – это ведь самое необходимое в жизни!

Я поразился тому, насколько точно и просто он выразил то, о чем я и сам подумал. Алексей Жильцов жал мне руку, открыто глядя любопытными мальчишескими глазами:

– До свидания! Заходите как-нибудь!

Детство я провел в пригороде и сполна хлебнул романтики старых чердаков. У некоторых моих знакомых под крышей располагались целые мезонины, обитые проолифенными реечками, – писк поздней советской моды. Но большинство чердаков представляли собой склад разной рухляди, сохраненной не столько по хозяйственным, сколько по психологическим причинам: жалость, ностальгия, ожидание дизайнерских озарений, просто лень.

На чердаках могло найтись все что угодно, впрочем, с той же регулярностью на чердаках много чего не находилось, так что эффект от этих поисков всякий раз был неожиданным. Однако кое-что постоянное все же было. Почти на любом из чердаков, независимо от статуса и уровня дохода семьи, можно было отыскать голого советского пупса – наследство дочерей, сестер, мам, теток и прочего женского коллектива, которое никак нельзя выкинуть и уж тем более невозможно кому-то передарить. Потому что кто в здравом уме даст современному ребенку забавляться с целлулоидным голышом, с непропорционально гигантской головой, выцветшими глазами, пластмассовыми волосами и жесткими, негнущимися, опасно растопыренными пальцами?

– Да уж, никакой заботы о безопасности, – сказала Вика однажды, нежно рассматривая пупса Аню, извлеченную с нашего чердака.

– Почему Аня? Почему? – спрашивал я. – Как ты определила, что это девочка?

На мой взгляд, все пупсы совершенно бесполые. Советский производитель был настолько искусен в стирании половых границ, что ни воображаемое платье, ни воображаемые шортики не меняли сути дела: гладкий пупс неделим ни по полам, ни пополам непознаваем.

Вика смеялась и заявляла, что это был ее любимый пупс. Это навело меня на мысль о непреодолимых поколенческих различиях.

Именно такой советский пупс, только размером с человека, сидел на Викиной кухне и спокойно попивал чай, когда я вернулся после похода, а точнее сказать, после военной вылазки, в юротдел «Русского минерала». Пупс качал огромной пупсовой головой с короткими волнистыми волосами, как будто постриженными детским парикмахером. Это была Юля Волобуева, странная подружка моей тетки, которая не появлялась у нас уже больше года, и вот, здравствуйте, в самый подходящий момент.

– Привет! – поздоровалась со мною Юля и иронично прищурилась, как будто знала обо мне что-то неприличное.

– Давно не заходила, – сказал я подчеркнуто вежливо.

– Работа, – был мне многозначительный ответ.

Юля так же, как и моя тетка, была дипломированным филологом, натурой тонкой и гордой, как героиня произведений Джейн Остин. На этом, правда, сходство заканчивалось.

– Что за работа? – полюбопытствовал я, пока Виктория кидала на меня какие-то непонятного значения взгляды, которые я расшифровал как просьбу быть приветливее.

– В юридическом отделе «Русского минерала».

Вика сделала большие глаза, но теперь смысл ее пантомимы и без того разъяснился.

– Я работаю секретарем-референтом у Селиверстова, – гордо закончила Юля.

Однако! Мы с Викой снова обменялись взглядами. После своего триумфального вылета из здания заводоуправления я, само собой, позвонил тетке, в красках и лицах сообщив о своем восхищении в адрес охраны юридического отдела. Видимо, Виктория переадресовала мои слова самому Селиверстову, и в ответ нам явился от него целый личный секретарь!

Сказать по правде, я удивился трудоустройству нашей старой знакомой – как и многие филологические девушки, впечатление пробивного человека Юля не производила, а место личного секретаря Селиверстова должно быть завидным. Кроме того, Юля Волобуева всегда интересовалась только учебой и наукой.

– Думал, что ты в аспирантуре, – сказал я.

– Владислав Юрьевич просит принять извинения, – вместо ответа проговорила Юля с таким выражением почтения в круглых глазах, как будто не секретарша говорила о боссе, а католический епископ латиноамериканской страны о папе римском.

Глянув на полное важности лоснящееся целлулоидным блеском лицо девушки, я перевел взгляд на Вику и понял, что она думает о том же, о чем и я. Мы знали о Юле кое-что со времен ее учебы в университете.

– Юля, не нужно было тебе приходить сегодня, – холодно сказала Виктория. – Пусть даже мы знакомы. Селиверстов сам должен извиниться. Детский сад какой-то.

– Вот поэтому он и попросил меня. Мы знакомы, и поэтому…

Виктория посмотрела на гостью с таким выражением, что та замолчала и как-то сразу сникла:

– Я тогда пойду, что ли…

Договорить Юля снова не успела, ее прервал звонок Викиного телефона.

– Виктория Берсеньева. – Тон Вики стал ледяным, она шумно потянула воздух. – А-а-а, Владислав Юрьевич Селиверстов!.. Ну здравствуйте! А вот мне просто интересно, вы всегда выбрасываете посетителей на улицу, не спрашивая имени? Это ваш обычный образ руководства? Знаете, тогда я не слишком удивляюсь, что ваши работники создают профсоюзы… Нет, мы не пострадали. Что?.. Что компенсировать? Физический и моральный… Вы там с ума посходили все, что ли?.. Есть такое слово «извиниться», вы не пробовали? Нет? Ладно, Владислав Юрьевич, я понимаю, какая у вас на заводе напряженная обстановка… Понимаю, что суды и проверки… Но ваши люди спустили с лестницы моего помощника, и мне плевать, с кем рядом он сидел в этот момент!

Она долго молчала, а трубка в ее руке нервно булькала. Хотя меня съедало любопытство, но ответного слова Селиверстова было не разобрать. Наконец Вика ответила «хорошо, постарайтесь» и нажала отбой.