– А что с Примадонной? – поинтересовался я.

Я не слышал об этой даме с тех пор, как оставил филфак, а между тем она сыграла для этого решения не последнюю роль[4]. Мне стало любопытно. Зовут Примадонну Ада Львовна Миллер, она профессор, преподает современный русский язык.

– Абсурд в том, что наши отношения полностью прерваны, – пьяно вздохнула Юля и заерзала на стуле.

– Поругались, что ли?

– Нет-нет, мы не ругались. Просто Ада Львовна больше не имела возможностей сделать что-то для меня. Не имея на кафедре ни мамы-профессора, ни папы-доцента, ни лишних денежек, остаться там у меня не было никаких шансов. Ну, размотать клубок я решила за один день – кинула все и пошла на собеседование на место секретаря-референта сюда, в юридический отдел. Не знаю, как меня взяли… конкурс немереный. Но так сложились звезды. Теперь я веду текущую документацию по судам, перевожу с английского, но больше всего, конечно, организую день Владислава Юрьевича. Это такой человек… Ты не представляешь! Пожалуй, самый лучший юрист в нашем городе…

Юля устремила мечтательный взгляд на своего шефа, который в этот момент как раз старательно делал вид, что не замечает подошедшего к нему сбоку начальника IT-отдела, того самого, что безуспешно ждал утром в приемной. Встретив Юлин влюбленный взгляд, Селиверстов заулыбался:

– Юля, потанцевать не хотите? – Он подорвался было со стула, но айтишник перегородил ему дорогу, зажав между столом и сидящей сбоку девицей. Сейчас айтишник Дмитрий был одет в обычный костюм и оказался несравненно проворнее.

– Дмитрий, давайте после поговорим! – гаерствовал Селиверстов. – Видите, я даму на танец пригласил. Неудобно.

– Неудобно? – взвился айтишник. – Значит, вот на этих клоунов у нас деньги есть, Владислав Юрьевич? Это вам удобно, а на новую серверную нет? Новая серверная – неудобно? – закричал парень, умудрившись перекричать даже Курчатова.

Произошла возня: парень махал руками, Селиверстов что-то отвечал, хлопал айтишника по плечу, но в конце концов я расслышал что-то вроде: «так нельзя работать», после чего Дмитрий резко развернулся и вышел из зала.

Оглянувшись, я обнаружил, что Юля стоит, положив руки на спинку стула, но Селиверстов больше не обращал на нее внимания. Он плюхнулся на свое место и залпом опрокинул стопку водки.

– Пошли потанцуем, – предложила мне Юля, краем глаза все еще косясь на своего начальника, который теперь объяснял что-то сидящей рядом Виктории.

– Я не танцую, извини, – пробормотал я, но ей уже не сиделось.

Она выпила свой бокал залпом и с преувеличенной веселостью воскликнула:

– Тогда проводи меня к бару. Хочу какой-нибудь коктейль.

Пришлось подорваться. Несмотря на дискотечные вспышки света, все равно было заметно, что походка «пупса» стала вихляющей и неточной: от французского ресторанного этикета, прописывающего постоянно подновлять бокал, чтобы нельзя было отследить, кто сколько пьет, Юля явно пострадала сильнее меня.

– А теперь слово предоставляется советнику по юридическим вопросам господину Селиверстову Владиславу Юрьевичу! – провозгласила ведущая.

– Б-пятьдесят два, – сказала Юля бармену.

– Тебе не крепко будет? – поинтересовался я.

– Нормально, пошли.

Юля вышла в холл и отошла к окну, откуда происходящее в зале почти не просматривалось, зато было прекрасно слышно, как Селиверстов рассыпается в корпоративных любезностях своему руководству и рассказывает о каких-то успехах отрасли. Юля прислушалась, но уже через пару секунд небрежно махнула рукой.

– Не обращай внимания на нашего айтишника, – сказала она, встала спиной к окну, положила на подоконник локти и в таком полулежачем положении выставила в мою сторону острые холмики своего первого размера и очерченные под платьем шишки тазовых костей.

– Это все из-за профсоюза… – продолжала она, посмотрев на меня затуманенным от алкоголя взглядом. Они постоянно атакуют наши компьютеры. Вот айтишники и нервничают… Но Владислава Юрьевича тоже можно понять. Он же должен как-то сохранять коропоративный дух на заводе… Иначе вообще кирдык.

– А что, профсоюз так опасен? – поинтересовался я.

– А это вообще не профсоюз, – проговорила Юля убежденно.

– Что же это?

– Да баламуты они! Я когда эту газету увидела, сразу сказала – это развод. Как ни крути, но филолог я первоклассный, без ложной скромности… Понимаешь… Есть там у них некто Алексей Жильцов… Революционер хренов! Против всего плохого за все хорошее. Типа такой идейный борец за рабочую справедливость, а сам ни дня не работал…

Юля вдруг откинула назад голову и расхохоталась.

– Тут же такие войны! Ты даже не представляешь…

– Расскажи.

– Что тебе рассказать?

– Ну сколько человек в профсоюзе хотя бы?

– Ой, самых активных – всего десять. А так – человек сто, не больше, – махнула рукой Юля. – И то – гнилой контингент.

– Что значит гнилой? – удивился я.

– Мамочки с хроническим декретом, инвалиды с ушибленным пальцем и кому до пенсии неделя. Те, кто работать не хочет, короче говоря. Сидят на работе и отбывают жопочас. Большую часть актива этого профсоюза даже пришлось отселить в отдельный цех, потому что им и уборку территории доверить нельзя.

– А уволить тоже нельзя? – снова поинтересовался я.

Юля закатила глаза, как будто я спрашивал, сколько будет дважды два.

– А как их уволишь? Они все заместители председателя профсоюза, то есть самого Жильцова. Известная схема. По закону мы не имеем права увольнять ни председателя, ни его замов. А вот сколько должно быть замов у председателя, закон не оговаривает. Хитро, да?!

– Так кто такой Жильцов тогда? – спросил я, делая вид, что согласен со всем, что говорила Юля, хотя, судя по терминологии, это были не ее слова, а слова ее начальника: назвать инвалидов и матерей с детьми гнилым контингентом – кажется, вполне в духе Селиверстова.

– Если серьезно, то этот Жильцов даже близко не знает, что такое производство. До приватизации завода он номинально числился мастером в каком-то цехе, а на деле был освобожденным комсоргом. Это называется профессиональный треполог. Ага… Отстаивал «рабочую позицию» в свободное от перераспределения импортных дамских сапог время. Я как его увидела, как их газету почитала, сразу все это поняла… Понимаешь, я, может быть, много не знаю в жизни, но филолог я от Бога…

Она вдруг выпрямилась и тяжело вздохнула:

– Я ведь не хуже твоей Вики в текстах разбираюсь. Но просто ей повезло в свое время, а мне – нет. Тут все зависит от везения, от связей. Ведь наше образование не дает ничего в плане профессиональном, как бы это абсурдно ни звучало. Университет имеет только одну цель – взорвать мозги, взбодрить систему ценностей, а наш филфак еще и учит общаться с маразматиками, которых в одном месте и в одно время собралось колоссальное количество… Только это в жизни и пригождается. Нет, я не расстроилась, когда мне указали на дверь из-за того, что место в аспирантуре понадобилось для сына заведующей. Семейственность у нас была всегда. Слишком маленький городок. Если бы я поехала в Москву или Питер, уверена, я добилась бы там бо́льших успехов. Но я не поехала, а значит, некого винить, кроме себя самой. По меркам же нашего города мне тоже, если подумать, повезло. Селиверстов даже отпускает меня на конференции, когда это необходимо. Он не возражает, чтобы на следующий год я поступила в заочную аспирантуру в Москве…