Увы, в те времена, когда мы с Фрэнсисом Криком вели эти беседы, у нас еще не было надежной отправной точки для успешного анализа юмовского «нравственного чувства» с точки зрения процессов, происходящих в мозге. Среди нейробиологических открытий не наблюдалось ничего такого, что помогло бы глубже понять нравственное поведение или совесть. И вот теперь сведения о разнице в плотности определенных рецепторов у полевок всё изменили. Но, как ни прискорбно, до этой лекции Ларри Янга Фрэнсис Крик не дожил.

Полученные Янгом данные, касающиеся окситоцина и степных полевок, вдохновляли именно тем, что могли послужить той самой отправной точкой для проникновения к укорененным в мозге основам нравственности. Его выкладки выглядели логично с точки зрения нейробиологии, психологии и эволюционной теории. Я была потрясена тем, что в основе такого сложного явления, как моногамия, может лежать такое относительно мелкое различие в структуре, как плотность окситоциновых рецепторов. Не менее поразителен был и факт, что за привязанность в паре отвечает окситоцин. Почему? Потому что именно окситоцин отвечает за привязанность между матерью и ребенком. Может быть, все сводится к такой формуле: привязанность порождает заботу; забота порождает совесть? Стоит изменить плотность рецепторов в разных областях мозга с помощью небольшой генетической модификации, как эмпатия распространится не только на потомство, но и на брачных партнеров, родню, а возможно, и на сообщество в более широком смысле?

Моногамия у полевок не имеет никакого отношения к разуму, у них нет ни религиозных заповедей, ни философских дискуссий на семинарах. Просто так работает их нейробиология. Это происходит не на уровне отдельных особей, которые внезапно решают, что нужно бы укрепить связи для процветания. Наша социальность обусловлена генами, а процветание — это уже следствие. Развитие в этом направлении поощрялось эволюцией. Нравственные нормы вырабатываются в основном как практические решения социальных проблем — примерно как нормы и стандарты в кораблестроении диктуются практическими нуждами мореплавания. Исходя из того, что наличие совести подразумевает заботу о ком-то (с разной степенью самопожертвования), теперь я наконец смогла увидеть, хотя бы в самых общих чертах, тропинку, ведущую от биологии к нравственности.

В 1975 году биолог-эволюционист Эдвард Осборн Уилсон предположил, что эволюция человеческой социальности — величайшая головоломка для биологии. В 1975 году он, наверное, был прав. Но к 2004 году я уже склонялась к мысли, что уилсоновская величайшая загадка начинает распадаться на множество нейробиологических задач, которые поддаются решению. Нужно изучить другие виды помимо полевок, разобраться в функциях других нейрохимических веществ помимо окситоцина и вазопрессина, продолжать исследовать роль корковых и подкорковых нейронных сетей. Это все понятно. Тем не менее очень обнадеживало, что благодаря найденной отправной точке все загадки, касающиеся нашей социальной природы, перемещались из области метафизики и философии в область эмпирическую и экспериментальную.

Не могу не повторить то, что уже говорила во введении: когда мы сталкиваемся с нравственными проблемами, нейробиологические данные не подскажут нам нравственно предпочтительного решения по поводу девственных лесов, смертной казни или злоупотребления служебной информацией. Однако благодаря этим данным мы сможем разобраться, что побуждает человека заботиться о тех, к кому он привязан, и почему социальная привязанность так много для нас значит.

К тому времени, когда было установлено, что окситоцин отвечает за социальную привязанность у млекопитающих, давно была известна его роль в лактации (окситоцин необходим для того, чтобы молоко выделялось из молочных желез) и сокращении матки во время родов. Он часто применялся и применяется до сих пор для стимулирования схваток. Задолго до того, как все заговорили о степных полевках, о роли окситоцина в социальном поведении позволял догадаться эксперимент 1979 года, в котором окситоцин вводили с помощью инъекций непосредственно в мозг девственных самок крысы. Чуть позже окситоцин пробовали вводить в мозг овец. В обоих случаях получившие инъекцию животные немедленно начинали демонстрировать полноценное материнское поведение, обычно наблюдаемое только у недавно родивших[62]. В частности, под воздействием окситоцина самки предлагали сосок оказавшимся поблизости детенышам и начинали их вылизывать — именно так ведут себя новоиспеченные роженицы. Эти данные свидетельствовали о том, что окситоцин способен влиять на сложное социальное поведение.

Открытие, касавшееся привязанности в парах у степных полевок, вдохновило ученых на целый ряд новых экспериментов, результаты которых позволили выстроить более подробную картину ее формирования. В частности, оказалось, что вазопрессин содержится у самцов в большем количестве, чем у самок, а кроме того, он задействован в агрессии, особенно при защите детенышей и брачных партнеров. В стаях степных полевок к заботе о младших детенышах привлекаются и старшие, и, в отличие от мышей, они демонстрируют устойчивое избегание инцеста. Детеныши степной полевки, надлежащим образом выкормленные, но выращенные в социальной изоляции, в зрелом возрасте оказывались неспособными к формированию партнерской привязанности. Из этого следует, что на нейронные связи, обеспечивающие социальность, влияет и постнатальный опыт.

Окситоцин участвует и в обработке сенсорной информации, в первую очередь обонятельной. Грызунам обоняние помогает опознавать детенышей и отличать от чужаков, а окситоцин влияет на сенсорное восприятие при обнюхивании и узнавании половых партнеров. Для человеческой матери каждый младенец тоже пахнет совершенно по-особенному[63].

Изучаются и другие склонные к социальной моногамии виды — в том числе обезьяны прыгуны, дурукули (ночные обезьяны) и мармозетки. У социально моногамных обезьян модели распределения окситоциновых рецепторов оказались более разнообразными, чем у грызунов, а воздействие окситоцина на социальное поведение — соответственно сложнее. Одно особенно потрясающее открытие заключалось в том, что в крепких парах мармозеток колебания уровня окситоцина у партнеров синхронизируются[64].

В эксперименте на эмпатию одного из двух партнеров степных полевок подвергали стрессогенному воздействию (например, ограничивали движение), а затем возвращали в клетку ко второму партнеру. Второй, не подвергавшийся стрессу, тут же бросался к «пострадавшему» и демонстрировал выраженное утешающее поведение — груминг и вылизывание. Контрольный фактор: если пару степных полевок просто ненадолго разлучали и отсутствовавший в клетке партнер не переживал стресс, то воссоединение оказывалось теплым, но не таким эмоциональным. При блокировании окситоциновых рецепторов у партнера, остающегося в клетке, выраженного утешающего поведения с его стороны не наблюдалось[65].