– Почему?

– Потому что потом спрошу. Позже. Ты женщина, ты своим временем живешь. Поэтому пока буду довольствоваться твоим сакраментальным ответом… Ну, отвечай же!

– Что отвечать?

– Как что? То самое, что говорят женщины, когда им неожиданно делают предложение.

– А что они говорят? Я не знаю. Мне предложения отродясь никто не делал. Я всю жизнь матерью-одиночкой прожила. Так что извини, я и правда не знаю! Нет, а в самом деле, что они говорят?

– Они, знаешь ли, сначала томно взмахивают ресницами, потом делают сильно грустную рожицу, потом кокетливо вздыхают и лишь потом тихо произносят умирающим голосом – хорошо, я подумаю… Ты способна сейчас махать ресницами, вздыхать и умирать голосом?

– Нет. Не способна. Куда мне! – легко засмеялась она. – Можно, я без всех этих прибамбасов скажу?

– Давай!

– Хорошо, я подумаю!

– Молодец! Сколько времени тебе дать на раздумья?

– А что, определенный срок какой-то имеется?

– Нет, но… Три дня тебе хватит?

– Три дня?! Да мне дай бог от потрясения отойти через три дня! А думать когда?

– Ладно, уговорила. Тогда четыре. И ни днем больше!

– Слушай… А ты того… и впрямь не сумасшедший? Как-то у меня все это в голове не укладывается.

– Нет, я не сумасшедший. Я даже более чем нормальный. Просто в некоторых вопросах чудаковатый немного. До ужаса не люблю, например, женского кокетства и стервозности. И пафоса тоже не люблю. И всяких там доказательств «любишь – не любишь» тоже.

– То есть любви между мужем и женой ты вообще не признаешь, что ли?

– Почему же? Как раз признаю. Только она вовсе не в доказательствах.

– А в чем?

– В ощущениях. В тех, в первых, которые самые необманные. Если сразу промелькнуло, значит – твое! Я и первую свою жену так же увидел – сразу. И нисколько не обманулся. Тридцать лет прожили, как один день, в любви и согласии.

– А сейчас она… где?

– На кладбище. Год назад умерла.

– Прости…

– Да ладно.

– А дети… Дети у тебя есть?

– А как же! Семнадцать лет обалдую, Егором зовут. В этом году школу заканчивает, в наш строительный поступать будет. По отцовским стопам, так сказать. Вообще-то он хороший парень, сама увидишь.

Он протянул руку, налил ей вина в бокал. Как хорошо, что есть вино и можно его выпить! Тайм-аут от разговора взять, иначе бедная голова не примет столько информации. Да и ситуацию она тоже слабо воспринимает, перемешались в ней информация и ситуация, вместе взятые. И это еще полбеды, что они меж собою перемешались. Главное, они ни с какого боку к ней, к бедной Лине Смородиной, не прилепляются. И не собираются даже. Одним словом, снесло голову, хоть караул кричи.

Поставив пустой бокал на стол, она удивленно глянула в свою тоже пустую тарелку. Это что же, выходит, она все уплела, что в ней было? А что в ней такое было? Павел говорил, вроде рыбу заказывал… Семгу, кажется. Надо же, а она и не поняла, что это была рыба… Ой, а время! Интересно, сколько уже времени они вот так… обедают?

– Павел, а который сейчас час? – подняла она на него неуверенные, размытые хмелем глаза.

Он слегка отодвинул край манжета, и красивые дорогие часы блеснули надменным символом презентабельности.

– Половина третьего. А что?

– Как половина третьего? Не может быть!

– А чего ты так испугалась?

– Да как ты не понимаешь, у меня же обед с часу до двух! Я с обеда опоздала, какой ужас! Я прошу тебя, поехали скорее!

– Да ладно. Успокойся, пожалуйста. Нам еще даже десерт не принесли. А здесь в десертах, между прочим, толк понимают.

– Да какой десерт, боже ты мой! Меня же… Меня же за опоздание теперь точно премии лишат! Поехали!

– Успокойся, Малина. Не суетись.

– Да как же…

– Да так! Не суетись, и все. Послушай меня, Малина. Сосредоточься, посмотри на меня. Вот так, хорошо. Ты помнишь, о чем мы с тобой только что говорили?

– Помню, конечно. Ты вроде как мне предложение сделал.

– Молодец! Умница. А ты обещала подумать над моим предложением. Помнишь?

– Ну да… И что?

– Малина, милая! Ты пойми, наконец… Если ты соблаговолишь-таки принять мое предложение, тебе вообще не надо будет ходить ни на какую работу. И переживать о какой-то там премии тоже не надо будет! И терпеть нагоняй от начальника – тоже!

– У меня вообще-то начальница…

– Значит, тем более. Зачем тебе нужна идиотка начальница, которая только и делает, что ищет повод для лишения премии? Пошли ты ее к черту!

– Ну, это сказать легко…

– И сделать тоже. Ну, давай с тобой так все это представим… Допустим, что ты все положенное для своей женской деловой жизни время уже выработала, а? Ведь выработала? Я думаю, даже с гаком? Значит, пора и отдохнуть. А работать я за тебя буду. У меня это лучше получается.

– А… я что буду делать? Я долго отдыхать не умею…

– Ну, для отдыха в этом смысле у тебя тоже времени не останется. Собой начнешь заниматься, мной, домом. Если захочешь, тусовками всякими, дамскими штучками. Салоны, спортзалы, шопинги… Да мало ли на свете приятных дамских дел!

– Ты думаешь, я во все это смогу… вписаться?

– Я не думаю, я знаю. Это в трудовую незамужнюю жизнь вписаться трудно, а в ту, которую я тебе предлагаю, – нет проблем.

– Хм… Ты так уверенно все это говоришь, будто я уже подумала и согласилась.

– Прости! И впрямь чего это я… Не буду, не буду вмешиваться в процесс твоей гордой задумчивости. Я и забыл, что ты у нас… как бы это сказать… несколько самобытная.

– Это ты меня сейчас обругал или похвалил?

– Нет, скорее, сам собой погордился. Сам себя по головке погладил – молодец, Пашка! Такую женщину нашел! Под стать тебе, чудаку! Нет, все-таки мой внутренний глаз меня опять не обманул. Именно ты, Малина, мне и нужна. Живая, цельная, натуральная.

Подошедший с десертом официант, не удержавшись, стрельнул в нее коротким любопытным взглядом, пытаясь, наверное, на глаз определить степень ее живости, цельности и натуральности. Потом, правда, живенько спрятал свой взгляд обратно, сделал лицо прежним, почтительно сладким.

Десерт подали – и впрямь всем десертам десерт! Что-то сливочно-белое с диковинными фруктами, с незнакомым сладким ароматом. Копнула ложкой, отправила в рот – вкусно, конечно. Только полноценного удовольствия все равно не получается. Суетно на душе, тревожно.

– Что, не нравится? – удивленно поднял брови Павел.