— Вот, я ее привела, — сказала она зычным басом и подтолкнула воспитанницу к сидящей спиной к двери женщине. — Оставляю вас наедине. Думаю, вам есть о чем поговорить.

Селена не успела опомниться, как дверь за Эммой Яковлевной захлопнулась, отрезая последний путь к отступлению.

— Здравствуй, девочка.

Она была красива необычной, даже какой-то пугающей красотой. Седые волосы, уложенные в замысловатую прическу. Лишенное возраста аристократическое лицо. Взгляд угольно-черных глаз пристально-внимательный и одновременно какой-то расфокусированный. Его невозможно выдержать, этот странный взгляд…

— Вы кто? — спросила Селена, игнорируя приветствие. Спросила нарочито грубо, чтобы за грубостью скрыть то зябкое, никогда раньше не испытанное чувство, которое под взглядом незнакомки рождалось где-то в животе.

Женщина понимающе улыбнулась, сплела унизанные перстнями пальцы на набалдашнике изящной трости. Зачем ей трость?..

— Меня зовут Элеонора. Я твоя тетя.

Вот так просто — здравствуйте, я ваша тетя! И где она была все эти годы — тетя?!

— У меня никого нет!

— Теперь есть. Я старшая сестра твоей матери.

— Матери у меня тоже нет.

— Да, ты права, матери у тебя нет. Она умерла вскоре после твоего рождения.

— Я тоже чуть не умерла вскоре после своего рождения.

— Не суди ее строго, девочка. Твоя мама была очень больна. Подойди-ка поближе. — Незнакомка, назвавшаяся ее тетей, вытянула вперед правую руку, точно пыталась нашарить что-то в пространстве перед собой.

Вместо того чтобы подойти, Селена попятилась. Только сейчас она поняла, что женщина слепа. Вот откуда этот странный взгляд, вот зачем ей трость…

— Ну же! — В голосе Элеоноры послышалось нетерпение, но не злое и раздраженное, а то особенное, которое идет рука об руку с ожиданием чуда. — Я хочу посмотреть на тебя.

Как она, слепая, может на нее посмотреть?.. Зачем на нее вообще смотреть? Шестнадцать лет не смотрели…

Захотелось уйти. Вот прямо сейчас развернуться и тихонько, на цыпочках, выйти из директорского кабинета. Селена даже сделала шаг к двери, но в самый последний момент остановилась. Родная тетя… ее тетя…

…Длинные пальцы, унизанные диковинными перстнями, нежно пробежались по ее лицу, задержались на скулах, губах, подбородке. Девушке не были неприятны эти прикосновения. В них даже сквозило что-то ласкающее, успокаивающее.

— Такая же, как она, — сказала наконец Элеонора. — Моя лунная девочка.

— Почему лунная девочка? — Оттаявший было желудок снова сковало холодом.

— Тебя тоже зовет луна? — Женщина прикрыла слепые глаза, сложила руки на набалдашнике трости. Вызывающе алый лак удивительным образом гармонировал с кроваво-красной помадой, не опошлял, а добавлял шарма и благородства. Даже странно.

— Не зовет меня никакая луна! — буркнула Селена, уже в открытую, без опаски, рассматривая незрячее лицо женщины.

Элеонора ничего не сказала, только уголки алых губ чуть дрогнули в намеке на улыбку.

— Почему она умерла? — неожиданно для себя спросила Селена.

— Это очень долгая и очень грустная история, девочка.

— У меня есть время.

Элеонора улыбнулась, теперь уже по-настоящему, широко и открыто. Ее лишенное возраста лицо вдруг стало молодым-молодым.

— Здесь неподалеку есть кафе. Проводишь Меня туда?

Наверное, было бы разумным отказаться, стряхнуть это болезненное очарование, уйти прочь, но вместо этого Селена сказала:

— Да, я провожу.

— Ты любишь кофе? — спросила Элеонора, когда официант проводил их к уединенно стоящему столику.

— Не знаю, — Селена пожала плечами. — Может, лучше чай?

— Можно и чай.

Пока Элеонора делала заказ, Селена исподтишка изучала интерьер кафе: маленькие столики, застеленные до хруста накрахмаленными скатертями, удобные стулья, тихая музыка, официанты. А она-то думала, что в кафе не бывает официантов.

— Я закурю, не возражаешь? — Элеонора положила на стол портсигар.

Селена не возражала. Ей просто казалось удивительным, что можно так вот запросто курить в общественном месте, да еще в таком респектабельном. В детдоме тоже курили: посудомойки, нянечки, кастелянша, даже кое-кто из воспитателей, но все прятались по углам и подсобкам, опасаясь крутого нрава Эммы Яковлевны.

Элеонора достала из портсигара сигарету, щелкнула зажигалкой, глубоко и с удовольствием затянулась. Селена принюхалась — дым пах как-то по-особенному, очень приятно.

Принесли заказ: чай для Селены, кофе для Элеоноры, тарелочки с пирожными, коробку шоколадных конфет.

— Угощайся, девочка, — Элеонора приглашающе взмахнула рукой, на тонком запястье тихо звякнули браслеты.

Селене казалось, что браслеты — это как-то по-цыгански, вульгарно и вызывающе, но на руке Элеоноры они выглядели более чем уместно. Она взяла конфету, аккуратно развернула золотистую обертку, обвела зал испуганным взглядом, точно находилась здесь на птичьих правах, а не на совершенно законных основаниях. А вдруг так оно и есть? Что она вообще знает о сидящей напротив женщине, как может ей доверять? Элеонора, словно почувствовав ее взгляд, ободряюще улыбнулась и снова стала молодой-молодой. А может, она и в самом деле была молодой, а это странное ощущение застывшего возраста из-за седых волос?

Конфета была очень вкусной: сладость молочного шоколада, горечь миндаля. На мгновение Селена забыла, что она уже взрослая шестнадцатилетняя девушка, что ей не пристало, как маленькой, радоваться сладостям. Она даже забыла, какой разговор ее ждет…

— Я тоже люблю шоколад, — напомнила о себе Элеонора.

Селена поперхнулась, торопливо запила миндальную горечь обжигающе горячим чаем. Что это с ней?! Купилась на какие-то дурацкие конфеты! Перед ней сидит женщина, называющая себя ее тетей, собирающаяся рассказать ей о маме…

— Почему она меня бросила? — Слова сами сорвались с губ. У них тоже был горький вкус.

Очень долго Элеонора не реагировала на вопрос: молча курила и пила кофе.

— Думаю, ты имеешь право знать, — сказала она наконец и загасила сигарету. — Твоя мама была хорошей девочкой, очень доброй, очень чуткой. Ей исполнилось семнадцать, когда это случилось.

— Что случилось?

— Ты ходишь по ночам? — неожиданно спросила Элеонора и уставилась на девушку своими невидящими глазами.

Селена побледнела, мотнула головой, словно Элеонора могла видеть этот отчаянный жест.

— Сейчас уже нет. В детстве ходила.

— И твоя мама ходила. Я звала ее лунной девочкой. — Слепая грустно улыбнулась. — Эта ее особенность никому не доставляла хлопот. Мы жили на первом этаже, на окнах стояли решетки, так что случайно покалечиться во сне она не могла.