– Ну, то, что понравилось бы, не спорю. Но вот я не представляю, как нормальные мужики, при всем своем здоровье, реагируют на женщин, полностью лишенных одежды? В этом плане я бы чувствовал себя крайне неуютно. Ну, ты понимаешь почему…

Смеясь, Атапина закивала головой, пояснив, что подобное испытывают многие из впервые попавших в нудистскую среду.

– Привыкание наступает очень быстро, – успокоила она. – Ты же спокойно реагируешь на женщин в бикини?

– Если честно, то не очень… – вполголоса признался Стас. – Кстати, а вот Капылин – не к ночи будь помянут! – он не из нудистов?

– Ой, Станислав! Ждала я этого вопроса… Я ведь сразу поняла, что наша встреча – часть проводимого тобой и Львом Ивановичем расследования. Но я к тебе не в претензии. Меня сто лет уже не приглашали в кафе и не говорили комплиментов. Я признательна уже за это и хорошо понимаю, что за все надо платить. Так что спрашивай, на все, что смогу, отвечу…

Стасу внезапно стало за себя неловко, и одновременно он не мог не восхититься проницательностью своей собеседницы. Но, тем не менее, сохраняя невозмутимость, он не спеша вновь наполнил бокалы и с некоторым укором произнес:

– Ну, должен сказать, что ты несправедлива и ко мне, и к себе. Ко мне – заподозрив, что эта встреча – всего лишь хитрая уловка для того, чтобы выудить информацию. К себе – уверив себя в том, что тебя в кафе могут пригласить только из корысти. Да, врать не буду, я – опер и на службе нахожусь даже тогда, когда иду на свидание. Но ты мне очень симпатична – и как женщина, и как интересный собеседник.

– Многообещающе сказано… – лукаво улыбнулась Виллина. – Ну, да ладно. Давай о деле. Тебе нужно знать об Эдьке все, что знаю я? Ну… Знаю-то я не слишком много. Близки мы с ним не были – как женщин он предпочитал тех, кто намного моложе меня. Поэтому общались с ним строго в пределах нашей работы – никакой лирики, никаких воспоминаний, никаких личных моментов. Но я всегда чувствовала, что Капылин – человек-«матрешка». То, что на поверхности, – это всего лишь фальшивая оболочка, а под ней прятался он настоящий, однако это было укрыто от посторонних глаз очень тщательно. Думаю, именно поэтому он и жил в одиночестве.

– Ну и хрен с ним! – поднимая бокал, пренебрежительно поморщился Крячко. – Давай за то, чтобы у нас сбылось все то, о чем сейчас думается и мечтается.

– О-о-о! – Атапина, чуть прикусив губу и прищурившись, смотрела на него и, судя по всему, никак не могла набраться решимости, чтобы что-то на это ответить. – Нет, это потом, потом, потом… – неожиданно пробормотала она, помотав рукой, и, чокнувшись со Стасом, залпом выпила вино.

Крячко тоже выпил и, отставив бокал, откинулся на спинку стула. Вино уже проявило свое действие, и он чувствовал себя весьма благодушно. Ему нравилось решительно все – Виллина, шумливые соседи за другими столиками, погода, музыка, исторгаемая динамиками музыкального центра. Внезапно через столик от них слишком уж громко забузила большая компания, которая кутила, сдвинув вместе два стола. Раздался чей-то «ваще, в натуре деловой» голос, раздался звон тарелок, и через головы посетителей полетел бутерброд, который, задев плечо Виллины, плюхнулся на пол.

– Ой, что это?! – недоуменно оглянулась она, осматривая свое плечо, на котором осталась мелко нарезанная зелень, сливочное масло и красная икра. – Что за свинство?

– Секундочку! – Взяв из вазочки сразу несколько салфеток, Станислав подошел к ней и аккуратно стер следы.

В этот момент, даже не глядя назад, он буквально чувствовал спиной нацеленные на нее встревоженные, ехидные, высокомерные взгляды. До его слуха донесся молодой женский голос:

– Гошка, ну, ты зачем так делаешь? Вон, в женщину попал. Как не стыдно?!

– Ну и че? Да мне все тут – пох и нах, понятно? В бабу попал? Ну, и хрен с ней. Оближет! – гыгыкнув, ответил нагловатый тенор, с оттенками нарождающегося баса.

– Спасибо… – Благодарно посмотрев на Стаса, Виллина поспешила добавить: – Только это… Стас! Пожалуйста, не связывайся! Ну, что уж теперь поделаешь, раз этого распоясавшегося хамья сегодня с избытком на каждом шагу? Не надо портить вечер свалкой, битьем посуды… Зачем?

Выслушав ее, Крячко иронично усмехнулся и пожал плечами:

– А кто тебе сказал, что сейчас будет свалка? – А сам быстро направился к шумливой компании.

Кто-то, ерничая, с утрированным испугом запричитал:

– Ой, идет, идет, идет! Ой, боюсь, боюсь, боюсь!..

Стас шел, чуть улыбаясь, но в его глазах поблескивали такие холодные искры, что шутник мгновенно осекся и за столом наступила полная тишина. Да и за соседними столиками все разом притихли. Крупный парняга, с широким квадратным лицом и туповатым взглядом типичного «быка», поднялся со стула и, повернувшись к Станиславу, язвительно ухмыльнулся:

– Че, недоволен, что ль, чем? Ну, пошли, выйдем, разберемся…

– А зачем выходить? – окинул его насмешливым взглядом Крячко. – Бить я тебя не собираюсь. Я тебя воспитывать буду. Вернее, теперь уже перевоспитывать.

– Чего-о-о? – Парень занес руку с угрожающе напряженными пальцами-сосисками, скорее всего, ожидая, что тот попятится и обратится в бегство.

Однако произошло нечто совсем иное. Крепкая пятерня внезапно смяла его пальцы в один пучок и стиснула с такой силой, что у «быка» от боли перехватило дыхание, а глаза, сделавшись большими-пребольшими, сами устремились куда-то на лоб. Его лицо одновременно и посинело, и побагровело, а всякую заносчивость и самомнение, наоборот, словно сдуло порывом сильного ветра.

– Ой, бля-а-а-а!.. – только и смог прохрипеть «крутяк», корчась и приседая.

– Ну, а теперь пошли… – Не выпуская его пальцев из своей железной руки, Станислав направился к своему столику, откуда за происходящим молчаливо наблюдала донельзя встревоженная Виллина.

– Ку-да-а?.. – перемещаясь вслед за этим загадочным силачом, только и смог выдавить «бык».

– Извиняться, голубок, извиняться за свое свинство. Пушкин, что ль, за тебя извиняться будет?

– О, да, да, да… – усердно закивал тот и, с трудом переводя дух, переходя с тенора на дискант, обратился к Виллине уже с нотками заискивания: – Простите меня, пожалуйста! Я был неправ!

– Хорошо! – одобрил Станислав, продолжая сжимать его пальцы. – Но у нас еще остался бутерброд, который валяется на полу. Это – хлеб. Это труд людской. Подбери и съешь!

«Крутяк» нехотя подобрал бутерброд и замешкался, умоляюще глядя на Виллину.

– Станислав, ради бога, не надо! – протестующе замахала та рукой. – Он уже извинился. Чего же еще?

– Ладно, иди… – Выпуская его руку, Крячко строго добавил: – Спасибо скажи этой доброй, незлопамятной женщине. А то ты у меня не только съел бы этот бутерброд, но еще и пол бы вылизал.

– Спасибо! Очень признателен! – закивал парень и поспешил к своему столу.