И Вороблевский действительно часто писал либретто для спектаклей, которые граф ставил в своем крепостном театре.

Но Шереметев не мог взять на себя всю работу целиком, и с середины 1780-х годов он поручает обучение отобранных в графских вотчинах мальчиков или взрослых мужчин Степану Дегтяреву.

Если заметишь хороший бас или тенор, – говорил он ему, – так тут же бери его в театр. И позволения на женитьбу не давать, пока я сам не позволю. А то уж если женится – так тут уж не до песен ему станет, семью кормить – это первей задача будет.

Вскоре у Шереметева появилась своя капелла, которая была занята в спектаклях, а кроме того, хор пел и во время церковных служб, и на светских концертах, на которых исполняли произведения Бортнянского, Березовского, самого Дегтярева, сочинения итальянских и французских авторов.

Однако смерть отца, случившаяся в 1788 году, так потрясла Николая Петровича, что он полностью забросил все дела, спектакли прекратились, а сам граф целыми днями пил, вспоминая отца.

Его страдания усугублялись еще и тем, что говорили о покойном отце недоброжелатели, а в особенности его родственники, которые не видели от него ничего, кроме добра.

Внучатый племянник Петра Борисовича, Иван Михайлович Долгорукий, внук Натальи Борисовны, писал о нем: «…скончался почти вдруг граф Петр Борисович Шереметев, богатый Лазарь древней столицы. Он готовился дать пир в самый этот день Андреевским кавалерам на позолоченном сервизе и вместо того обратился сам в злосмрадный кадавр. Казалось невероятным, что он умер, так привыкли все почитать его по богатству полубогом. Он оставлял сыну своему знатнейшее имение в России; и мудрено ли, когда отец его, сей славный витязь, а потом и он без уважения к родству и к правам естественным обогащались чужими достояниями, никому ничего не выделяли… При всех царях, начиная с Анны, граф Шереметев был не только в милости, но даже и балован ими. Все ему сходило с рук. Все суды были им куплены, когда дерзал кто входить с ним в тяжбу. Но смерть никого не чтит. Пришла роковая минута, и очи московского Креза вечным сном смежились. Похороны графа Шереметева были так великолепны, что Екатерина, узнав о них, запретила впредь столь пышные делать приготовления для погребения частного лица. Подлинно, его хоронили как царя.».

После смерти Петра Борисовича его сын и главный наследник Николай Петрович получил более двухсот тысяч душ, более семисот тысяч десятин земли в семнадцати губерниях России и годовой доход более миллиона рублей и с недоброй руки князя Долгорукого удостоился прозвища – «Крез меньшой».

Прасковья, глядя на страдания молодого графа, который не мог забыть отца, не могла оставить его наедине с его горем. Она поддерживала его, утешала, а также взяла на себя руководство театром. Постепенно граф, глядя на то, как молодая девушка справляется с делами, и сам взял себя в руки, и на сцене театра Шереметева вновь стала играть музыка.

Вновь взяв на себя руководство театром, граф понял, что прежние масштабы его уже не удовлетворяют.

Такие пьесы, такие актеры, – говорил он Прасковье, – и на такой скромной маленькой сцене Кусково? Нужно что-то иное, что-то более значительное!

А почему бы вам, граф Николай Петрович, не перестроить театр? – отвечала ему девушка. – Батюшка ваш, когда театр строил, не знал еще, что сам государь император будет им восхищаться, оттого и сцена небольшая, и зал маленький.

Ты права, душа моя. Мы перестроим старый театр, сделаем его еще более великолепным, чтобы он мог если не со столичными, то с московскими театрами равняться.

Николай Петрович перестроил старый театр в Кусково, но и этого ему оказалось недостаточно, и в феврале 1790 года он объявил о строительстве дворца в имении Останкино.

Хватит нам равняться на Москву да Петербург, – объявил он своим помощникам. – Берем выше – наш театр будем не хуже, чем я в Европе видел.

К концу XVIII века строительство было окончено. Проектировали новое здание Иван Старов, Винченцо Бренна, Франческо Кампорези. Не забывал Шереметев и о талантах своих крепостных мастеров – в число тех, кто руководил проектом, вошли архитекторы Алексей Миронов, Павел Аргунов, Григорий Дикушин.

Наконец в 1797 году новый, сверкающий огнями театр распахнул свои двери. Проходя через «Увеселительный сад», устроенный при участии садовников Ф. Рида и Р. Маннерса, гости замирали, пораженные великолепием дворца, на сцене которого в ослепительных нарядах и украшениях блистала звезда Шереметевского театра – Прасковья Жемчугова.

К тому моменту между молодыми людьми завязался роман.

Николай давно был влюблен в молодую актрису. Интрижки с крестьянскими девушками не были для него чем-то необыкновенным. Он привык, что этим глуповатым, но смешливым девушкам льстит внимание барина, сулящее некоторое улучшение их положения и дорогие подарки, и, приметив хорошенькую мордашку, обычно даже не стремился запомнить имя новой фаворитки, но Прасковья была другая.

Глядя на хрупкую и болезненную девушку с ангельским голосом и манерами аристократки из высшего общества, он не допускал и мысли о том, чтобы действовать по обычному своему сценарию, и мучился, не зная, как заставить ее полюбить себя. Поговаривали, что к Прасковье сватается один из таких же крепостных актеров, Иван, и что девушка вот-вот готова согласиться.

А Прасковья смотрела на молодого привлекательного графа и понимала: нет, не пара она ему. Такому княжна подойдет или графиня, а не крестьянская девчонка, пусть даже и с красивым голосом. Ей одна судьба – выйти замуж за такого же крестьянина, как она сама, рожать детей, пасти коров и лишь на сцене чувствовать себя принцессой.

Но однажды, прогуливаясь по полю, Николай увидел Прасковью – не на сцене, не в шелке и кружевах, а в обычном крестьянском платье она возвращалась домой.

«Сейчас или никогда», – решил граф и направился к девушке.

Остановившись перед ней, он почувствовал, как от волнения пересохло во рту. Девушка смотрела на него своими огромными голубыми глазами, в которых графу померещилось что-то, похожее не любовь и надежду.

Не пара тебе Иван, – внезапно охрипшим голосом произнес Николай. – Скажи, будешь ли со мной? Я все готов для тебя сделать, одно только твое слово – и никто не сможет разлучить нас.

Прасковья покраснела и пустила глаза. Она понимала, что это означает – никогда граф не назовет ее своей женой, она по-прежнему не пара для него, но разве это имеет значение, когда так его любит?

Граф стал жить со своей крепостной в отдельном доме в Кусково. Он был счастлив, заказывая новые наряды для театральных постановок, в которых Прасковья легко затмит всех столичных актрис, осыпал ее деньгами и подарками, он любил беседовать с ней – острый природный ум и прекрасное образование делали девушку прекрасным собеседником. Он не уставал восхищаться ее добрым нравом, верностью, пониманием и набожностью, которые пленили его больше, чем ее красота. Граф даже дал ей и всей ее семье вольную. Одно лишь огорчало его – он понимал, что рано или поздно ему придется жениться, чтобы у его огромного состояния был наследник.