ненужного риска, не гонялся за экстримом и острыми ощущениями, признавая их только в сфере интимных отношений, да и то в разумных пределах.

Додумавшись до этого места, Андрей вдруг помрачнел и чуть понурил голову. Как выяснилось буквально на днях, вся эта легкомысленная гедонистическая философия была прекрасна только в теории. А жизнь, не признающая никаких теорий и всяческих умозрений, взяла да и внесла свои коррективы. Весьма существенные. И вот уже почти неделя, как от его привычной беспечности, беззаботности, бесшабашности не осталось и следа. Их словно выжгло это висевшее в середине неба жестокое, ярое светило, казалось, грозившее в самое ближайшее время совершенно уничтожить ту самую землю, которая существовала лишь благодаря его животворным согревающим лучам, ныне превратившимся в испепеляющие и губительные. Вот примерно так же и его жизнь, до сих пор лёгкая, приятная, удобная, катившаяся как по маслу, в один момент как будто надломилась и сделалась унылой, тягостной, тревожной. Так что и жить временами не очень-то уже и хотелось…

Резко тряхнув головой и постаравшись отринуть эти невесть откуда взявшиеся, уже начинавшие порой пугать его своей мрачностью и безысходностью мысли, он вновь обратил взгляд в сторону расположившегося на самом припёке странного субъекта, не нашедшего другого, более подходящего места для чтения. Тот по-прежнему сидел не шевелясь, согнув спину и уткнувшись в раскрытую книжку. Только теперь Андрею показалось, что голова одинокого читателя склонилась ещё ниже, а глаза полузакрыты либо уже совсем закрыты. По-видимому, вопреки предположениям Андрея, неизвестный вовсе не обладал второпях приписанными ему удивительными физическими способностями и не принадлежал к когорте избранных, осваивающих дикие, необжитые земли и бороздящих вздыбленные бурями океаны. Скорее всего, это был самый обычный, ничем не примечательный человек, не от великого ума усевшийся со своей книжонкой прямо под нестерпимо палящим солнцем и, видимо, сморенный в конце концов сумасшедшей жарой.

Глядя издали на понурившегося и смежившего веки чудака-книгочея, Андрей, хотя и сам чувствовал себя в этом пекле не ахти как хорошо, удовлетворённо усмехался и покачивал головой. Всегда приятно видеть человека, совершившего глупость или очутившегося в нелепом и дурацком, а ещё лучше небезопасном, чреватом осложнениями положении, в котором сам ни в коем случае не желал бы оказаться. Это, хочешь того или нет, невольно щекочет самолюбие, повышает самооценку, убеждает в собственном превосходстве, пусть даже это превосходство над кем-то совсем уж негодным и ничтожным, совершенно не стоящим того, чтобы сравнивать себя с ним.

Однако привычная Андрею самодовольная ухмылка вскоре пропала с его лица, сменившись лёгкой озабоченностью. Оглядывая неподвижного, медленно, почти неуловимо для глаз склонявшегося вниз незнакомца, он подумал вдруг, что, может быть, незадачливому читателю плохо. Может, его, чего доброго, хватил удар, и он уже без сознания, и через минуту книга выпадет из его обессиленных рук, а обмякшее, безжизненное тело, потеряв равновесие, соскользнёт с лавочки и растянется на раскалённом, казалось, готовом расплавиться асфальте.

Андрей нахмурился и бегло осмотрелся кругом. Нет, на площади, как и прежде, ни души. Пусто, как в глухую полночь. Лишь оттуда, откуда он только что пришёл, со стороны фонтана и пивных ларьков, доносилось невнятное равномерное гудение, как если бы там кружился потревоженный пчелиный рой. Значит, потерявшему сознание – в случае, если он действительно его потерял – незнакомцу некому больше прийти на помощь. Только он, Андрей, может сделать это. Может и должен, несмотря на сильнейшее нежелание отягощаться себя этой нежданно-негаданно свалившейся на него обязанностью.

Помявшись и поколебавшись несколько мгновений, но в итоге переборов себя и всё-таки решившись на великодушный поступок, он, кривясь и бормоча сквозь зубы отборную брань, медленно двинулся к крайней лавочке, на которой застыл поникший и сомкнувший усталые веки любитель почитать на сорокаградусной жаре. И чем ближе подходил он к неизвестному, тем яснее ему становилось, что тот не так уж незнаком ему, как казалось вначале. Крепкая атлетическая фигура с хорошо развитой мускулатурой, которую позволяла оценить лёгкая красная майка, оставлявшая открытыми широкие бугристые плечи и мощную выпуклую грудь; остриженная почти под ноль голова с блестевшей на солнце макушкой, клонившаяся всё ниже и уже почти касавшаяся лбом книжки в мягкой обложке, ещё кое-как державшейся в ослабевших пальцах; округлое невыразительное лицо без особых примет, которому закрытые глаза придавали ещё больше спокойствия, сдержанности, благодушия, вероятно, свойственных незнакомцу и в состоянии бодрствования, – все эти черты его облика были отлично знакомы Андрею. И когда его отделяло от задремавшего читателя метров пять, у него уже не осталось никаких сомнений, кто перед ним.

Приблизившись к лавочке, на которой примостился сморенный жарой и сном мускулистый парень, Андрей окинул его весёлым смеющимся взглядом и, не торопясь будить его, некоторое время, уперев руки в бока и качая головой, созерцал спящего с мягкой добродушной усмешкой, уже достаточно долго не появлявшейся на его лице. После чего вполголоса окликнул:

– Димо-он! Открой свои ясные очи, сделай милость.

Но Димон, видимо уже успевший довольно крепко уснуть, остался недвижим и безмолвен.

Андрей усмехнулся ещё шире и позвал погромче:

– Кореш, очнись! Хорош дрыхнуть. До ночи ещё далеко.

И снова тот и ухом не повёл. Согнув могучие плечи и уронив отяжелевшую голову, он мирно спал, тихо посапывая и чуть морща лоб.

И тогда, поняв, что несокрушимый спортивный сон звуками не разогнать, Андрей положил руку на плечо приятеля и сильно тряхнул его.

– Вставай, братан, труба зовёт! Тебя ждут новые победы и рекорды, а ты тут разлёгся на солнышке.

Димон, резко возвращённый из сна в явь, вздрогнул всем телом, уронил свою книгу и, порывисто вскинув голову, изумлённо уставился на Андрея широко раскрытыми мутноватыми глазами.

– Доброе утро! – произнёс Андрей, не в силах удержаться от смеха при виде растерянной, глуповатой физиономии пробудившегося товарища. – Отличное ты выбрал время и место, чтоб покимарить. Хоть бы тенёк какой нашёл. А то так и угореть недолго.

Димон ещё какое-то время недоумённо смотрел на так неожиданно прервавшего его сон приятеля, не говоря ни слова и лишь облизывая пересохшие, чуть приоткрытые губы. А затем, видимо придя наконец в себя и узнав друга, насупился, передёрнул плечами и с хмурым, не слишком дружелюбным видом буркнул:

– Привет.

Затем, увидев, что его книга валяется на земле, поднял её и, повертев немного в руках, положил на лавочку рядом с собой.

Андрей от нечего делать взял её и небрежно полистал.

– А-а, тесты. Поступать, значит, собираешься?

Димон кивнул.

– Естественно. Как и планировал. Ты ж тоже, насколько я понимаю.

Андрей замялся с ответом. Он, конечно, собирался, как и большинство его одноклассников, поступать