в университет, понимал, что это неизбежно и должно произойти в самое ближайшее время. Однако он совершенно не думал об этом, сознание важности и серьёзности всего предстоящего ему ни в коей мере не владело им, всё это будто бы не касалось его. Происшедшее с ним на днях настолько выключило его из обыденной жизни, так резко перенаправило его мысли в другую сторону, что он просто не в состоянии был думать о чём-то другом. Он был словно в чаду, сам не свой, способность трезво и спокойно мыслить и анализировать покинула его. Он понятия не имел, как будет жить дальше. Твёрдо он знал только одно: он не сможет жить без неё…

– Что-то ты рано с выпускного свалил, – заметил окончательно проснувшийся к этому времени Димон, искоса взглянув на приятеля. – Не понравилось, что ли?

Андрей, оторвавшись от своих дум, чуть скривился и как-то неопределённо ответил:

– Да не, норм всё было… Хотя и скучновато, на мой взгляд. Чего-то не хватало вроде.

Димон, явно не соглашаясь, помотал головой.

– Ну, не знаю, не знаю. По-моему, отлично погуляли. Оторвались как надо быть. Просто ты, кажется, только вначале был, когда там мура всякая была – речи, приколы какие-то дибильные… А вот потом преподы слиняли и началась реальная веселуха. Все нажрались до поросячьего визга, выпили всё подчистую. Ну и крыши, понятное дело, посносило у многих… Кстати, у девок особенно. Наташка даже на столе хотела станцевать, хотя едва на ногах держалась. Еле удержали.

Димон сделал паузу и улыбнулся с довольным и немного мечтательным видом, видимо прокручивая в памяти то, о чём он рассказывал, и переживая эти приятные для него мгновения снова.

Андрей же при упоминании о Наташе посмурнел и стиснул губы, как если бы услышал о чём-то, о чём он не желал бы слышать и знать. Но это длилось лишь мгновение. Бывшая подруга за минувшие дни успела так отдалиться от него, сделалась так безразлична и не нужна ему, что воспоминание о ней уже не способно было взволновать его и хоть ненадолго всколыхнуть в нём те эмоции, которые она некогда рождала в нём и которые ещё совсем недавно были так важны и ценны для него. Между ними действительно всё было кончено, раз и навсегда, и даже слабый отблеск стремительно и безвозвратно угасшего чувства не озарял его души, широко распахнувшейся для нового, совершенно неожиданно нагрянувшего, неведомо что готовившего ему странного и таинственного чувства.

– А потом, когда выпили всё, ломанули всей шоблой на речку, – продолжал вспоминать Димон, по-прежнему с расслабленной, томной улыбкой, чуть прищурив глаза и устремив взгляд вдаль. – Встречать, типа, рассвет. Ну, традиция как-никак… Правда, когда добрались туда, уже светло было. Но кого это уже интересовало? – Димон хохотнул и небрежно взмахнул рукой. – Светло, темно – один хрен. Главное, что все были бухие в хламидомонаду, всем было весело и все хотели купаться… В общем, это чудо просто, что никто там не утонул. Я вообще слабо помню, как домой дополз в то утро… Короче, нехило погуляли. Будет что вспомнить на пенсии!

Андрей криво усмехнулся.

– Что-то рано ты о пенсии задумался… – И вдруг, припомнив услышанную в пивной историю, нахмурился и проговорил: – А вот как раз на днях тут девчонки-выпускницы утонули. Сразу трое. Правда, не на нашем пляже, а за городом.

– А-а, – равнодушно протянул Димон, по-видимому весь ещё во власти своих сладостных разгульных воспоминаний. – Это печально. Осторожнее надо быть.

Разговор на время прервался. Димон, чуть склонившись и подперев подбородок ладонью, по-прежнему глазел в никуда, очевидно продолжая перебирать в памяти подробности недавнего выпускного вечера, оставившего у него самые приятные и отрадные впечатления. Андрей же, покинувший этот праздник жизни раньше всех и не смогший оценить всех его несомненных достоинств, пошарил глазами кругом и, увидев всё ту же унылую картину всеобщего запустения и безлюдья, вздохнул и поник головой. Самые разнообразные, неопределённые, порой взаимоисключающие чувства и желания одолевали его, не давали ему покоя, тревожили и томили его. Он чего-то хотел, куда-то стремился, что-то или кого-то смутно угадывал в отдалении, за размытой розоватой дымкой, застывшей на краю неба, над крышами дальних домов. Но, если бы его спросили, он, скорее всего, не смог бы ответить, чего же он хочет, куда стремится, кого едва-едва различает в мутной ускользающей дали. И только самому себе он решался признаться, чьи хрупкие, неуловимые, нежные и непередаваемо прекрасные черты то и дело являлись ему, преследовали его, возникали в самых неожиданных и причудливых ракурсах, став уже неотъемлемой частью его внутреннего мира, сроднившись с ним, войдя в него, казалось, уже навсегда, подчинив его себе и заставив думать, мечтать, грезить только и исключительно о них…

– Вроде как дымом потянуло, – донёсся до него точно издалека голос Димона.

Андрей, поневоле отвлёкшись от своих полуфантазий, полувидений, за последнее время ставших для него уже такими привычными, почти необходимыми, уставился на приятеля с недоумевающим видом, явно не соображая, о чём он.

– Дымом, говорю, пахнет, – повторил Димон, увидев непонимание в глазах товарища. – Очевидно, где-то что-то горит.

Андрей вдохнул в себя горячий, как в духовке, воздух, в котором и вправду чувствовался горьковатый запах дыма, и, снова припомнив болтовню словоохотливой и бывшей в курсе всех местных новостей тётки из пивной палатки, автоматически повторил её слова:

– Леса горят. Тушат, да никак не могут потушить. Говорят, уже к городу огонь подбирается.

Димон хмыкнул.

– И не потушат, пока эта жарища стоять будет. Пока дождь не пойдёт, во что уже как-то слабо верится… Хотя, – проворчал он, скривив губы и с неприязнью посмотрев на свою книжку, – я бы лично ничего не имел против и не сильно горевал бы, если б этот город сгорел к чёртовой бабушке.

Андрей, немного удивлённый неожиданным перепадом в настроении приятеля, покосился на него.

– Чё это ты вдруг так мрачно?

Димон опять скривился, будто попробовал чего-то кислого, и в сердцах сплюнул себе под ноги.

– Да так, осточертело что-то всё, – угрюмо, с ожесточением произнёс он, исподлобья глядя вперёд. – И жара, и родаки, и учёба… и эти грёбаные тесты, пропади они пропадом, – и он ещё раз, уже с откровенной ненавистью, как на заклятого врага, взглянул на книгу.

Андрей, примерно догадываясь, что стало причиной скверного расположения Димонова духа, улыбнулся краем губ и, окинув взглядом могучую мускулатуру напарника, с тонкой усмешкой поинтересовался:

– Ну, спорт-то хоть не осточертел пока? Ещё радует?

Димон, не глядя на друга и не заметив иронии, нахмурив лоб, подумал и, вздохнув, пробурчал сквозь зубы: