Дон Капитон удивленно посмотрел на фотокарточку. Целую минуту он всматривался. Потом стал встревожено хлопать себя по карманам, видимо, разыскивая то ли очки, то ли валидол, но так ничего и не нашел. И руки его вдруг впервые остались сами по себе, так не за что и не ухватились – беспомощно зависли в воздухе. А вслед за тем лицо его как-то опустилось и стало вдруг совсем некрасивым и немолодым, золотой блеск сменился бронзовым отливом. Что-то стариковское промелькнуло в его глазах.

– А вот этого вам не следовало делать, – чеканно произнес он, нависая над рыцарем всем своим телом, – совсем не следовало вам этого делать.

– Вам тоже много чего делать не следовало, – обиделся рыцарь, – а вы делали и продолжаете делать.

И тут Дон Капитон впервые выпустил себя из жесткой узды – он дернулся, пытаясь схватить фотокарточку, но тут же опомнился и снова дернулся, быстро убрав руку назад. Барон Николай взял фото и от греха подальше засунул себе в карман.

– Мне надо вернуть ее владельцу, – объяснил он. – Это не мое. Это подарок.

– Отдайте это мне! – совсем не своим голосом прошипел Дон Капитон.

Барон Николай посмотрел ему в глаза, и в мозгу его просвистела фраза Сандалетова: «Этот ваш красавчик – и есть настоящее чудовище». Да, не было никаких сомнений – перед рыцарем в облике статного ухоженного мужчины с подрагивающими усиками стояло самое настоящее чудовище – с чудовищно жадными глазами, с чудовищно хищными руками, с чудовищно опустевшей душой. «В чудовище, – мысленно вывел рыцарь, – все должно быть прекрасно, иначе все сразу поймут, что это чудовище.»

– Нет, не могу, – барон Николай встал и медленно попятился, – подарки – не отдарки. Представляю, что вы с ней сделаете, подари я вам эту карточку. Разорвете и бросите в камин.

– Какой камин! – Дон Капитон попытался вернуться к человеческому тону и даже улыбочку изобразил. – Какой камин, – лето на дворе!

– Ну, значит съедите. От вас всего можно ожидать, ваша почерневшая доблесть.

Дон Капитон не двигался с места, а рыцарь все пятился и пятился, пока не наткнулся на стену.

– Я вам другое подарю, – сказал он, нащупывая рукой свой тубус. – Вам понравится. Я всю ночь готовил вам этот подарок, оруженоске своей спать не дал...

Он решительно раскрыл тубус и, к очередному удивлению Дона Капитона, извлек из его половинок большую похожую на конфету хлопушку, разукрашенную по-новогоднему. Направив картонный ствол на Дона Капитона, он зажмурился и не без усилия дернул за веревочку.

Раздался – не выстрел уже, но еще и не взрыв, – взрывчик. Запахло паленым и праздниками, облако конфетти распылилось по залу. Вбежали заинтригованные телохранители, но разглядеть ничего не смогли. Лишь когда конфетти улеглось, и в воздухе остались только самые легкие его кружочки, они увидели, что Дон Капитон с ног до головы увешан непарными варежками и перчатками маленьких детских размеров. В своей неподвижности он был похож на новогоднюю елку, а телохранители стояли вокруг с разведенными руками, будто собирались водить хоровод. Одна вязаная рукавица прилипла к сорочке пострадавшего в области сердца и тихо тлела, другая повисла на челке и медленно съезжала на лоб. Телохранители выжидали: если хозяин уже погиб, им можно было не беспокоиться. Но хозяин был жив: он вдруг зашевелился и, едва заметно покачнувшись, смахнул рукой огонь с прожженных мест. И тогда телохранители, сконфуженно крякнув, бросились к барону Николаю, схватили его за руки и потащили вон из зала.

– Выстрел за вами! – закричал барон Николай, понимая, что может и не успеть членораздельно произнести эту фразу. – Приятного аппетита!

Дон Капитон дождался, пока зал опустел, глянул на прожженную в нескольких местах сорочку, потрогал оплавившиеся края дырок пальцем и огорченно произнес:

– Гадость какая.

До самого вечера Донья Маня ставила рыцарю компрессы на синяки, смазывала бальзамом ссадины. И хотя рыцарь пострадал в неравной потасовке, то есть самым благородным образом, она с ним не церемонилась, а наоборот строго с него спросила:

– Ты почему варежки сразу не выбросил, когда тебе сказано было?

Рыцарь оправдывался: мол, поставил корзину возле двери, а потом другой мусор вынес, а про нее забыл, ну и т.д. В общем, не убедил оруженоску в чистоте своих намерений. Но та, хоть и строга была, все же и пожалеть барона Николая находила возможность, и приятное ему сказать не забывала.

– Какие ж это телохранители! – причитала она ласково. – Такое хорошее тело – испортили! Вот за уши бы их отодрать как следует!

– Ничего, до свадьбы заживет, – успокаивал рыцарь. – И потом, они же не мое тело охраняют, а этого подонка.

– Тогда так бы и назывались: телоохранители, а еще правильнее – телоохранники. А то – телохранители!

В семь часов вечера пришел почтальон с посланием. Оруженоска вскрыла конверт и вслух с выражением прочитала послание от Дона Капитона:

«Досточтимый любитель детских забав и уполномоченный маленьких человечков! Ваш вызов принят. Но хочу заметить, что, будучи человеком цивилизованным и используя все последние достижения гражданских прав и свобод, я жду вас не на поле брани, а в помещении Люмпенского Районного Суда, куда мною переданы материалы по обвинению вашей персоны в покушении на мою личность. Приходите на заседание завтра в полдень и прихватите с собой пару свидетелей, – они вам понадобятся больше, чем секунданты. Не явитесь добром – приведут силой. Рыцарь Старого и Нового света, почетный конкистадор республики, кавалер Ордена Подтяжки, спешившийся всадник Дон Капитон.»

– И все-таки ты его вызвал! – гордо сказала донья Маня, едва сдерживаясь, чтобы не расцеловать своего побитого рыцаря. – Значит так. Свидетелями будем я и Сандалетов. А материалов против Капитона у нас предостаточно.

– Нет, – возразил рыцарь, – и ты, и Сандалетов – лица заинтересованные, толку от вас мало. В этой истории единственный стоящий свидетель – это рыба.

– Но рыба ничего не скажет, – рыбы не говорят!

– Да они и по суше не ходят, – заметил барон Николай. – И по ночам не стонут.

– А вдруг нет никакой рыбы? – усомнилась донья Маня. – Вдруг это не рыба, а газетная утка?

– Посмотрим, проверим, – деловито отнекивался рыцарь. – И вообще, когда народ безмолвствует, самое время заговорить рыбам.

– Я понесу твои удочки, – засуетилась оруженоска.

Но барон Николай остановил ее.

– Ты – оставайся дома и пиши обвинительную речь, иначе мы ничего не успеем. Вспомни все, приклей газетные вырезки. Встретимся утром в суде, дорогая моя оруженоска. Я очень на тебя надеюсь.

– А, значит, я иногда все-таки нужна тебе?

– Не иногда, а всегда и везде. Именно поэтому я и не брал тебя с собой: этот Дон Капитон – это тебе не великан Псевдонимов какой-нибудь.

Барон Николай сам принял душ, сам побрился, попросил оруженоску заклеить ссадины парадным пластырем и сам нашел темные очки. Оруженоска заставила его надеть высокие резиновые ботфорты с шерстяным носком и вязаную шапочку, которую он обычно пододевал под шлем.