На цыпочках крадусь ко входной двери, боясь услышать биение собственного сердца, не то, что скрип пола. Осторожно заглядываю в глазок, не притаился ли кто там, за дверью. Тишина, гробовая и тяжелая убивает, напоминая мне ту тишину. Хочется слышать чьи-то голоса, но в подъезде тихо, как всегда в это время. Проверяю замки, все ли закрыто. Волнует одна мысль — у Маски есть ключи, а значит он в любой момент может вломиться и взять меня тепленькой. От одной этой мысли тело превращается в кисель, становится непослушным и хочется бежать куда подальше, но бежать-то некуда.

Скрип кухонного стола по ламинату будит соседа снизу. Как там его зовут? Толя?

Звонок в дверь, к которой я только что доволокла тяжеленный стол, застает врасплох.

— Катя? Вы дома? Вы там мебель что ли таскаете?

Голос его скорее насмешлив, чем сердит, но я все равно молчу, стараясь больше никак не выдать своего присутствия. Не хочу никого видеть. Тем более мужчину, тем более у себя дома, да и скорее всего он вызовет мне бригаду скорой помощи, увидев, во что я превратила пол, таща стол для баррикады.

— Вы от меня прячетесь? Ну ладно... — смешок, шаги, — Вы только больше ничего не таскайте пожалуйста. Спокойно ночи.

Выдыхаю, в бессилии облокотившись о многострадальный стол, и не представляю, как я смогу пережить эту ночь.

Шторы зашторены, дверь забаррикадирована, но мне все равно страшно. Свет не выключаю, чтобы не уснуть и долго таращусь в белый натяжной потолок с кучей встроенных лампочек. Считаю их, словно они овечки, лишь бы не думать о Психе, Лысом и татуированном. А особенно о Маске.

И все-таки я засыпаю, сама не замечаю, как, а просыпаюсь, когда сквозь плотные шторы просачивается яркий и теплый солнечней луч. Он щекочет мне щеку и я, кажется, даже улыбаюсь, пока окончательно не просыпаюсь с пониманием, в какой реальности я проснулась.

Встаю, все еще немного корчась от боли в отбитом теле, которое сегодня особенно сильно ноет, и осторожно прокрадываюсь к окну. Отодвигаю штору в сторону и не могу поверить своим глазам.

На площадке с визгом носится малышня, и противно лает соседская мелкая собака, таская в разные стороны на поводке хозяйку — полусумасшедшую соседку лет сорока с высоким бантом на голове. Странный художник несется со своим мольбертом в сторону рощи, как всегда что-то беззвучно бормоча себе под нос. Где-то вдали гудят автомобили, выдыхая из себя выхлопные пары, а в вышине поют птицы, вдыхая эти пары вместо воздуха и захлебываясь своим пением на вдохе. Сонные мамочки с колясками гуляют туда-сюда по узкой дорожке двора, и пьяный дворник ворчит себе под нос нецензурные ругательства, подвергаясь немой критике прохожих жителей.

И все как всегда — обычно и привычно, и только я стою как неприкаянная, словно прилипшая к полу и не знаю радоваться мне или плакать. Жизнь-то идет своим чередом, и никто ничего не знает. Они не знают — каково это быть там. ТАМ. В страшном доме, где каждый раз вздрагиваешь от любого звука и всякий раз ждешь, что сейчас тебя будут бить и терзать. Не знают, каково это проснуться от того, что кто-то бесцеремонно снимает с тебя трусы, залезая на тебя своей огромной тушей. Не знают, что значит каждый час и минуту ждать, что вот сейчас тебя забьют или, что еще хуже, изнасилуют. Когда ты вообще не знаешь, чего ждать и сколько это будет продолжаться...

Радуйся, радуйся Катя!

Радоваться?..

Ну конечно радуйся, Катя! Ты дома, жива и относительно здорова, не считая того, что теперь шарахаешься от каждого шороха, хватаясь за ножи, спрятанные по всей квартире.

Я жива и именно это сейчас главное.

В холодильнике нет еды, а та, что была, стухла. Кофе почти закончился, а без него я точно умру. Весь день мучаюсь сомненьями, идти или нет в магазин, меряю шагами квартиру, но так ни на что и не решаюсь.

Вечером, когда в полусне сижу перед выключенным телевизором, поджав ободранные коленки, слышу, как кто-то возится в двери. От неожиданности из груди вырывается вскрик, но я тут же зажимаю рот рукой. Это они... они пришли за мной, потому что я ничего не делаю. Но я не знаю, что делать, куда идти и где искать брата, который умер. Я не знаю!

В панике прячусь под кроватью, когда слышу с каким грохотом отодвигается казавшийся мне таким надежным стол.

В руке сам собой появляется нож, большой, кухонный. Тяжелые шаги узнаю сразу, это он — человек в Маске. Зачем он здесь? Что ему снова нужно от меня? Почему он не оставит меня в покое?!

Его ботинки у меня перед глазами, он ходит туда-сюда, и я почти готова кричать, но пока еще держусь. Мой кошмар вновь возвращается, а я ничего не могу с этим сделать. Все, что мне остаётся — это тихо лежать, молча сглатывая слезы и стараясь себя никак не выдать.

Он останавливается перед самой кроватью и сейчас вот-вот заглянет вниз и...

Стоит какое-то время, будто раздумывая и...уходит. Шаги удаляются, слышатся в кухне. Он что-то там делает, чем-то шуршит, переставляет, двигает. Идет в коридор, открывает дверь и напоследок хлопает ею о створку. Поворачивает ключ в замочной скважине.

А я остаюсь лежать под кроватью, пока сердце не перестает колотиться, словно бешенное. Когда оно уже перестанет так колотиться при всякой опасности? Хоть бы уже выпрыгнуло что ли...

Вылезаю лишь спустя час и медленно выхожу в коридор. Стола возле двери больше нет, он вновь занял свое место на кухне. Вздыхаю, понимая, что стол не преграда. На кухонной тумбе пакет, которого раньше здесь не было. Заглядываю внутрь — лекарства. Мази, таблетки, успокоительные. Ну-ну...

Зачем-то открываю холодильник, так и есть — заполнен под завязку. При виде еды вдруг просыпается зверски аппетит, и я понимаю, что последний раз ела то ли вчера, то ли позавчера. Уже даже не помню, когда попала домой.

Кое-что есть готовое, открываю первый попавшийся салат и не замечаю, как полностью съедаю все, что было внутри, даже не ощущая вкуса.

А вот кофе нет и это плохо. Зато есть таблетки-любые и разные. Неожиданно в голове появляется страшная мысль и руки тянутся к упаковкам с разноцветными пилюлями, но я вовремя прихожу в себя и одергиваю. Ты выжила, в тех условиях выжила и даже почти не сошла с ума, и что теперь?

Позволишь сломать тебя до конца?

Сдашься, даже не попытавшись спастись?

Нет уж... Катя! Твоя борьба еще не кончена, нужно бороться, нужно...уйти ты всегда успеешь. Не сама, так помогут...

Понимаю, что говорю с собою вслух и вновь реву, размазывая слезы по лицу. Мне надо плакать, нужно выплакать все, чтобы потом слез не было.

И я реву. Ставлю чайник на плиту и реву. Завариваю чай и реву. Пью обжигающий напиток и реву.

Мажу синяки и ссадины мазью и продолжаю реветь, пока слезы не кончаются совсем. Тру уже сухие, но болезненные глаза и понимаю, что нужно что-то делать, как-то действовать. Я не могу вечно сидеть взаперти и бояться, я должна что-то вспомнить, найти какую-то зацепку, повод.