из нашей роты все бронемашины и мотоциклы, а принять танки «Т-26». С болью в душе мы расставались с экипажами, хорошо подготовленными, проверенными во время освободительного похода. Я хотел идти к начальству поговорить по этому поводу, но Мазаев остановил меня.

— Разве не догадываешься, к чему дело клонится? — спросил он и сам же, с трудом сдерживая внутреннее торжество, ответил: — На фронт, дорогой товарищ, поедем! Понял?! На фронт! С броневиками и мотоциклами там нам делать нечего. Тем более, в такую снежную и морозную зиму. А «Т-26» — самая подходящая боевая машина.

«Подходящие боевые машины» приходили с экипажами. Мы с Мазаевым знакомились с прибывающими танкистами, вносили изменения в состав экипажей, чтобы равномернее расставить коммунистов и комсомольцев. Я подбирал агитаторов, редакторов боевых листков, короче говоря, «обрастал» активом. Ребята, что пришли в роту, производили очень хорошее впечатление. Многие из них прослужили в армии два года, осенью собирались домой, но начавшаяся война задержала их демобилизацию.

— Ничего, — говорили они, — добьем белофиннов и поедем к своим невестам.

Все танкисты, прибывшие к нам в роту, участвовали в освободительном походе, приобрели хороший опыт, особенно механики-водители. И, подбирая актив, я порой не знал, кому же из них отдать предпочтение: один хорош, а другой еще лучше. Решил посоветоваться с командиром роты.

— Мне уже не раз приходилось принимать пополнение, — сказал он по-дружески, без назидания. — И вот что я заметил. Когда в роту сходятся новые люди, не всегда на первый план выступают самые достойные. Нередко хорошие ребята в первые дни держатся в тени. Присмотрись хорошенько к Рыбинцеву, Петренко, Уварову, Ковалеву, Котову. Они, как я заметил, ведут себя скромно, но, по-моему, это очень хорошие бойцы.

Алексей Рыбинцев командовал танком. В его экипаже был образцовый порядок, машина содержалась в чистоте и исправности. Но сам командир выглядел слишком суровым, даже угрюмым. Угрюмость эту подчеркивали широкие темные брови, сходящиеся вместе над переносицей, всегда насупленные. Говорил он врастяжку, медленно подыскивая каждое слово. Когда я знакомился с ним, он произвел на меня невыгодное впечатление. А вот Мазаев заметил в нем что-то другое, не зря первой назвал его фамилию. Ну что ж, присмотрюсь…

Механик-водитель Николай Петренко, в противоположность Рыбинцеву, улыбался почти всегда, обнажая свой стальной зуб, но улыбка его была какой-то застенчивой, будто он чувствовал себя в чем-то виноватым перед другими.

Василий Уваров, тоже механик-водитель, весь «ушел» в технику, готов был возиться у своего танка день и ночь, будто ничто другое его не интересовало.

Башенный стрелок Федор Ковалев, или попросту башнер, показался мне легкомысленным. Даже, когда речь заходила о чем-нибудь серьезном, он вдруг ни с того, ни с сего разражался хохотом.

Виктор Котов, выдвинутый на должность командира танка из числа механиков-водителей, был, как мне показалось вначале, слишком изнеженным, не совсем приспособленным для грубой и тяжелой работы в танке. Правда, он хорошо играл на пианино, еще лучше пел лирические песенки, но ведь это не имело никакого отношения к тому, чем мы занимались повседневно.

Короче говоря, все, кого назвал Мазаев, как-то терялись на общем фоне разбитных ребят, которые не привыкли за словом лезть в карман, выглядели прямо-таки орлами.

Мое внимание обратил на себя Сергей Костин, рослый и широкоплечий, выглядевший старше остальных танкистов, видимо, пользовавшийся отсрочками при призыве. Он, в зависимости от обстоятельств, умел то напустить на себя важность и значительность, дать понять собеседнику, что знает много больше, чем говорит, то прикинуться простачком, этаким рубахой-парнем. Во время «перекуров» между занятиями всегда держался поближе к командиру взвода, вел разговор солидно, внушительно.

Кого-кого, а Костина-то я одним из первых определил в актив. Только вот не мог подобрать для него подходящую «должность» — не знал, то ли агитатором его определить, то ли редактором боевого листка. И хорошо, что не подобрал, а то пришлось бы давать задний ход.

Как только рота вышла на несколько суток в поле, все стало на свои места. Люди определились сами по себе, каждый обнаружил, на что способен. Костин заныл первым: перед боями, дескать, надо бы хорошенько отдохнуть в тепле, а тут не дают покоя ни днем, ни ночью, гоняют, как новобранцев.

В то время Мазаев, действительно, не щадил ни себя, ни других. Не только днем, но и ночью мы атаковали высотки, «разрушали» доты, совершали обходные маневры. Сперва действовали «пеший по-танковому», то есть, разделившись на экипажи, выходили на исходную позицию, разворачивались в предбоевой и боевой порядки, наконец, стремительно атаковали высоту, делая при этом все, что каждому танкисту в таких обстоятельствах положено делать по штату. Бежали по глубокому рыхлому снегу, морозный ветер бил в разгоряченные лица, перехватывал дыхание.

Потом все это повторялось на танках — то в составе экипажа, то в составе взвода, а то всей роты.

Атаки следовали одна за другой, часто с холостыми выстрелами. Нагрузка была предельная. Механики-водители маневрировали, башнеры заряжали орудия, пулеметы, командиры вели огонь. Когда выходили из машин, нагретые, а порой пропотевшие, красноармейские шинели покрывались инеем.

Я и сейчас, более тридцати лет спустя, помню три небольших холма. Расположены они почти рядом, как бы образуя полудугу. На одном из них, что в самом центре, звенел смерзшимися желто-коричневыми листьями молодой дубок, на другом стыла на морозном ветру груша с обледенелыми ветками; на третий холм, что был у самой дороги, из ближнего леса, будто напоказ всем прохожим и проезжим, выбежала стайка красивых березок.

Весь день мы «брали» эти холмы. Ледяной ветер крутил и гнал по белому полю злую поземку. В лесу, где Мазаев выбрал исходные позиции, было безветренно. Но мы там не задерживались. Раза три еще на рассвете пробежали «пеший по-танковому» по открытому, насквозь продуваемому полю. Затем сели в машины, по сигналу командира роты двинулись вперед. Но старший лейтенант тут же возвратил нас в исходное положение.

— Не годится, — сказал он сдержанно, — никуда не годится. Внезапность, маневр и натиск — вот что важно.

Мы снова, с той же позиции, ринулись вперед. Танки, пробивая глубокий снег, шли тяжело, не достигали нужной скорости. Командир роты опять просигналил флажками: возвратиться в исходное положение.

— Атаку начали лучше, чем в первый раз, — оценил он, — но до нормы еще далеко.

Не помню, сколько раз Мазаев возвращал нас с полпути, вновь и вновь вел в атаку. В танках стало жарко от нагретых моторов, из люков (у танков «Т-26» были двигатели с воздушным охлаждением) струился, как из доброй парилки, горячий пар.

Мы не заметили, как пролетел этот короткий декабрьский день. Последний раз пошли в атаку уже в сумерках,