На следующее утро появляется съемочная группа, двое мужчин и женщина, все трое в черных водолазках. Они тащат на себе оборудование, и наши апартаменты в Лейнс-Энд наполняются шумом. Взрослые начинают обсуждать график съемок, фотографируют, и в уютной гостиной мигом закручивается бурный водоворот деловых переговоров.

Джейкоба вся эта кипучая энергия быстро заводит, и он начинает играть в свою любимую игру – ходит по пятам за членами съемочной группы, машет руками у них перед носом и поминутно вставляет реплики в их разговоры.

Чтобы не путаться под ногами, я сижу на диване и полирую линзы своего фотоаппарата, стирая с них капли дождя. Под окном сидит Мрак, и я успеваю запечатлеть, как он зевает, на секунду превратившись в крошечного черного льва.

– Прекрасный аппарат, – говорит женщина из съемочной группы. – Винтажный.

У нее на шее висит ее собственная камера, большая, ультрасовременная, с множеством функций – что называется, навороченная. Женщина замечает Мрака.

– Ого, отлично, это тот самый котик с обложки? – Она встает на колени, чтобы его сфотографировать.

К коту подскакивает Джейкоб и, подмигнув мне, начинает позировать. Мы-то с ним знаем, что его не будет видно на снимках – я уже вижу изображение у нее на экранчике. Но до чего же это весело, знать, что на самом деле в кадре есть то, чего никто никогда не увидит!

Я смотрю на свой фотоаппарат. Снимаю я вслепую и никак не могу увидеть, что получится. А это значит, что, пока я не проявлю пленку, она остается тайной, которую еще предстоит раскрыть.

Появляются мама и папа в таком виде, словно они сошли с обложки одной из своих книжек: папа в твидовом пиджаке и мама с лохматым пучком, из которого торчат ручки. У меня никакой особой роли нет. Наверное, телевизионщики думали, что я внесу «изюминку, милую семейную нотку», но родители решили меня поберечь. И меня это устраивает. Я терпеть не могу выступать и предпочитаю находиться по другую сторону камеры. Так что теперь, сидя на диване в просторном худи и леггинсах, я смотрю, как папе на пиджак цепляют крохотный микрофончик. Женщина прицепляет такой же микрофон маме, которая роется в своих папках.

Мама находит, наконец, лист бумаги, где перечислены места сегодняшней съемки. Их три:

1. ПОДЗЕМЕЛЬЯ ЮЖНОГО МОСТА

2. ТУПИК МЭРИ КИНГ

3. ГОСТИНИЦА «БЕЛЫЙ ОЛЕНЬ»

– Вот, Кэссиди, – и я вскакиваю, потому что папа протягивает мне мобильный телефон. – Это твой мобильник, но интернет здесь не дешевый. Так что это для звонков, смс и непредвиденных случаев. Не для игры в Кэнди Краш!

Я закатываю глаза.

Раздается веселая мелодия рингтона, но не из моего нового телефона. Один из членов съемочной группы сообщает, что внизу ждет Финдли. Оказывается, это наш официальный сопровождающий и гид.

Мы сбегаем вниз по лестнице (вместе с телевизионщиками и Джейкобом, разумеется). Внизу в холле нас дожидается Финдли – могучий, с аккуратно подстриженной бородкой и круглой лысиной, окруженной ярко-рыжими кудрями, так что кажется, будто на голове у него корона. Он немного напоминает Хагрида, только рыжего.

Миссис Уэзершит наливает ему чаю. В его широкой лапе маленькая чашечка тонет, и кажется, что он пьет прямо из ладони.

Увидев нас, Финдли расплывается в приветливой улыбке, в глазах у него вспыхивают искорки.

– Финдли Стюарт, – представляется он. – Я слышал, вы ищете ужасы. Что ж, вы приехали в правильное место.

В его низком, грохочущем голосе слышится отголосок зазывал с Королевской Мили, мимо которых мы вчера проходили с мамой.

Он одним глотком допивает чай и отставляет чашку.

– Готовы?

И мы отправляемся на прогулку. Финдли шагает впереди.

– Не хочется упускать хорошую погодку, – объясняет он. – В этих краях стараешься ухватить солнышко – неизвестно, долго ли оно будет баловать.

Кажется, Финдли понимает «хорошую погоду» так же, как моя мама.

Под ногами сыро, в облаках время от времени появляются небольшие просветы голубого неба, но их быстро заволакивают серые тучи.

Папа поднимает голову, и, как нарочно, на очки ему падает капля дождя. Финдли со смехом хлопает папу по спине, и выходит на дорогу.

Все время, пока мы идем по Старому Городу, Финдли беспечно болтает о бедствиях и убийствах, расхитителях гробниц и трупах, замурованных в стены, как другие болтают о чае с тортом и цветочках.

Папа не закрывает тетрадь и строчит в ней, стараясь не упустить ни одной детали и в то же время не растянуться на булыжной мостовой. Мама захвачена байками Финдли и тянется к нему, как подсолнух к солнцу. По опыту я знаю, что папа берет на себя историческую часть, а дело мамы – расцветить сюжет красочными подробностями, чтобы заставить читателя поверить. Она здорово умеет это делать. Она рассказывала мне на ночь такие яркие сказки, что потом они мне снились. Или такие страшные, что я полночи не могла уснуть.

Выясняется, что Финдли дружил с мистером Уэзерширом. Они вдвоем слонялись по городским пабам, и Финдли помогал собирать все те сюжеты, что записаны в тетради покойного. Судя по всему Финдли есть, что рассказать. Он знает много эдинбургских мифов и легенд.

Это наталкивает меня на мысль.

– Финдли, – спрашиваю я, – а вы знаете историю Женщины-Ворона в Красном?

Финдли задумывается, потирает голову.

– А-а, ну как же, – кивает он наконец. – Давненько я о ней не слышал…

У меня замирает сердце.

– Она же из тех историй, которыми пугают маленьких детишек, – продолжает он, – чтобы ночью лежали тихо в своих кроватках. Дайте-ка вспомнить… Люди по-разному ее рассказывают: одни говорят, что она потеряла ребенка, другие – что она вообще не могла иметь детей, а третьи – что она была ведьмой… Но я расскажу ту версию, которую лучше знаю.

Жила-была женщина, красавица с белоснежной кожей и волосами, как вороново крыло, и был у нее сын, маленький мальчик, который очень любил гулять. Вот как-то лютой зимой вьюга запорошила весь город, мальчик побежал поиграть на улицу и не вернулся. Женщина надела красный плащ, чтобы мальчик увидел ее издалека, и пошла его искать. Она звала, пела, плакала, но он так и не нашелся. Она искала всю ночь и весь день и замерзла – вернее, должна была бы замерзнуть, но вместо этого что-то с ней произошло. Она изменилась, стала заглядываться на других детей, зазывала их, пела им, плакала, и они шли за ней, завороженные ее голосом и ярко-алым плащом.

Бросив взгляд на Джейкоба, я вижу, что он встревожен.

– Всю зиму она крала ребятишек, – продолжает Финдли, – выманивала их из теплых постелек, от родительского очага. А наутро их находили совсем рядом с домом, замерзшими до смерти.

Представив себе это, я вздрагиваю. Ледяная вода в легких. При одном воспоминании об этом меня пробирает озноб. Мороз по коже.