Шагали они в основном молча, настороженные неопределенностью пункта своего назначения и непривычностью земель, которые вели к нему. С каждым новым склоном, оставшимся позади, они видели все меньше и меньше растительности, и Беа не то чтобы ощущала, что ландшафт меняется, а, скорее, не могла отделаться от чувства, что он просто исчезает из-под ее ног и что вскоре под ними не останется ничего, почти ничего. Полынь и травы редели, пески становились все более рыхлыми, смещались под порывами ветра. С верхней точки каждого подъема казалось, что все дно долины шевелится, полное призрачных змей, скользящих между растениями. В необозримости этой земли их ненадежные глаза замечали скорее движение, чем присутствующую рядом с ним неподвижность. По ночам, когда они устраивали привал, им плохо спалось под пронизанным светом, деятельным небом.

* * *

В конце одного длинного дня с постепенным подъемом в гору они достигли вершины и увидели с нее очередную долину. Заметили далеко справа шлейф повисшей в воздухе пыли. А в голове пылевого облака – лошадей, может, с дюжину, стремительно и дружно скачущих через долину.

– Наверняка к воде, – сказал Глен.

– Подождем здесь и посмотрим, остановятся или нет, – отозвался Карл. – Вода нам всегда нужна, а тащиться ради нее семь дней не в ту сторону – не очень.

Они сели. Одни болтали свисающими с обрыва ногами, другие разлеглись в полыни. Сверху плаксиво покрикивал ястреб: «Прочь, прочь». Карл и Глен стояли, прикрывая глаза сложенными козырьком ладонями, и следили за скачкой лошадей.

И когда те были уже на самом краю поля видимости, пыль остановилась, облако осело. Карл поднес к глазу зрительную трубу и заглянул в треснувший окуляр.

– Зеленое, – сказал он, целясь в точку на горизонте, где тени казались чуть темнее, чем вокруг. – Не очень далеко. – И он передал трубу Глену.

Спустившись в долину, они направились по следу лошадей и день спустя вышли к небольшому болотцу вокруг пульсирующего родника. Беа ужасно хотелось услышать ржание, увидеть, как кони задирают друг друга, или даже удостоиться высокомерного взгляда, каким умеют смотреть лишь лошади, но тех уже и след простыл. Там, где они стояли, чахлая травянистая поросль была примята или затоптана. На земле остались отпечатки диких копыт.

– Берите воду из самого родника, – предупредила Вэл. – Тупые кони здесь все засрали, – она скривилась.

Беа видела конский помет только один раз, на сухой земле далеко от воды. Она смотрела, с какой злостью, будто это в самом деле дерьмо, Вэл распинывает комья земли.

Взяв Агнес за руку, Беа повела ее в обход маленького, но живучего болотца. Они переступали через тонкие струйки, которые стремились куда-то к новым далям, но высыхали раньше, чем добирались туда. Из-под их ног выскочила лягушка, обе от неожиданности засмеялись.

– Лягушка! – крикнула остальным Беа, но никто не услышал. Лягушка поскакала прочь, поднимая брызги и кваканьем призывая сородичей, и вскоре затерялась в болотце, зеленом по краям и голубом от неба, отразившегося в самой сердцевине.

– Откуда оно взялось? – спросила Агнес.

Беа окинула взглядом травянистые кочки и полынь, буйные и неприветливые.

– По-моему, оно было здесь всегда, – сказала она.

Община бродила по щиколотку в вязкой грязи, мутила воду, передавала из рук в руки личные фляжки, мехи, несколько больших пузырей и бутылок, из которых пили все вместе, и наполняла их водой из родника. Они пили, снова набирали воду, потом стали рвать водяной кресс, буйно разросшийся по берегам. От внезапной влажности все размякли, стали сонливыми и вскоре улеглись всего в нескольких сотнях шагов от воды.

Ночью Беа слышала парад живности. Семенящие шажки грызунов. Легкую поступь койота, негромкий шорох копыт антилопы по земле. Почти не сомневалась, что одна из антилоп наткнулась на их лагерь и шарахнулась от неожиданности. Слышала, как тихо плещется вода, до которой достают носы и языки. Она села и увидела силуэты и слабый блеск глаз вокруг воды, мерцающей в рассеянном свете ночи. Всходил месяц, отбрасывая на дно долины светящуюся дорожку. Яркую, как пламя, ленточку. Не верилось, что можно озарить сразу так много. Но все-таки она видела животных, идущих к воде, видела даже отметины у них на шкуре.

Потом она услышала за спиной отрывистый щелчок, что-то просвистело над ухом, и мгновение спустя антилопы с топотом помчались прочь и скрылись в тени. Обернувшись, она увидела, как сидящий Карл опускает охотничий лук.

Переведя взгляд на Беа, он спросил сонно и невнятно:

– Это сон?

– Ты чуть в меня не попал, – прошипела она, с сомнением ощупывая ухо: а вдруг попал?

Карл протер глаза и вгляделся в темноту.

– А тех зацепил?

– Нет, конечно, – огрызнулась она.

– Да ладно тебе. – Он стряхивал с себя сонливость. – Ничего с тобой не сделалось.

Беа почувствовала, как в ее ногах завозилась Агнес. Она не спала. Вероятно, Агнес не спала все это время, потому что, казалось, она всегда бодрствует, бдит и наблюдает. Беа сильно толкнула ее ногой.

– Даже звери спят, шпионка ты маленькая, – прикрывая рот, сказала она.

Агнес притворилась мертвой. Беа снова улеглась и свернулась клубком, отодвигаясь от дочери и от Глена, который все проспал.

До нее долетел шепот Карла:

– Пойду гляну, не зацепил ли кого.

Она услышала, как он удаляется к воде. Потом – как посвистывает, возвращаясь.

Он зашуршал постелью, укладываясь.

– Слышь, Беа, – свистящим шепотом позвал он, – нет, не зацепил. – И, не дождавшись от нее ответа, снова зашипел: – Ты слышала, что я?..

– Заткнись.

Он хмыкнул, довольный, что разозлил ее.

В ногах заерзала Агнес, передвинулась так, чтобы хоть какой-нибудь частью тела касаться матери.

Беа закрыла глаза. Услышала гул насекомых, оживших с наступлением безопасной темноты. Навострила уши, надеясь различить шаги других животных, явившихся на водопой, но ничего не услышала. Сквозь опущенные веки светил месяц. Тень скользнула перед ее глазами, насекомые притихли, и она поняла, что это тень не от какого-нибудь заплутавшего облака, а от летучей мыши, охоту которой изобличил лунный свет. Ей представилось, как луна заключает некий пакт со всей потенциальной добычей равнины и вся эта добыча возносит благодарности и маленькие жертвы своей хранительнице-луне. Потом представилась и летучая мышь – как она в одиноком полете проклинает луну, свет и благодарных тварей внизу, на земле, и дает обет отомстить им всем.

* * *

После многодневной ходьбы по все более голому ландшафту однажды на закате они достигли верхней точки склона. За долиной под ним раскинулась плайя – обширное, белесо-иссохшее озерное ложе, простирающееся в обе стороны дальше, чем хватало взгляда. А его дальний берег окаймляла высокая горная гряда, припорошенная снегом. Гряда состояла из ряда похожих на луковицы сопок, явно более округлых, чем любые формы, какие только Беа видела на естественных ландшафтах. Находящиеся в тот момент в тени сами сопки были угольно-черными и, вероятно, при дневном свете тоже. Но тонкий слой снега лишил их очертания четкости, и Беа, разглядывая их, подумала, что они напоминают старые рисунки, на которых киты выгибают дугой спины, прежде чем нырнуть в глубины океана.