Варвара поддакивала и выразительно косилась на меня, мол, играйся, сколько душе угодно, но помни – это всё дозволено лишь в виде фарса, а Алёнку ты не получишь.

Слушала вполуха и думала, неужели эта эффектная молодая женщина с душою тысячелетней ведьмы настолько испорчена, что не сомневается, что я действительно смогу пожертвовать девчонкой? Ради того, чтобы раствориться в Мокошь без следа? Или она просто знала, как это бывает? И от этой думы стало мне настолько тошно смотреть на их лица и видеть в них искажённую, уродливую себя, что я сухо сообщила, что надо проветриться, и поскорее выскочила из квартиры.

Пока ждала лифт, в коридор выглянул растерянный Слава Солдатов и мягко спросил, не обиделась ли я на что-нибудь, и добавил, что я всегда могу вернуться, если что. Даже если не хочу быть богиней.

Вдогонку услышала – «она хочет», это от Варвары, двери сомкнулись и лифт ухнул вниз, аж уши заложило.

У подножья московских башен было оживлённо – поток людей покидал офисы и устремлялся в метро или на стоянку, а от вереницы жёлтых такси зарябило в глазах. Кажется, всем наплевать на меня, и я вздохнула с облегчением. Похоже, здесь людям не до Мокошь, все в гаджетах зависают.

Включила телефон и проверила пропущенные звонки – от Серых и от Царёва. Ну конечно. А вот это уже любопытно – от мамы. С чего бы это она вдруг вспомнила про меня? И неприятно сообразила – новости: я выхожу из собственного дома под прицелом камер, а толпа поёт свою песнь ликования.

Сперва перезванивать не собиралась, но потом почему-то отчаянно захотелось услышать её голос, пусть даже раздражённый и вечно обвиняющий.

Мама была ужасно расстроена. Бормотала, что про меня такие гадости рассказывают, ну как же так. Я даже сразу не уловила, о чём это, а потом пребольно хлестнуло – она же ударилась в религию в последние годы, видимо, так было проще принять тот факт, что приёмная дочь соприкасается с другим, тёмным миром, который она знать категорически не желала. И её вера никакую Мокошь одобрить не могла.

Мама плакала и всё говорила, что я должна сходить в храм, и даже продиктовала адрес, где меня ждут и готовы поговорить. Что она была сегодня там и сама матушка обещала принять меня с такой бедой.

Не знаю, как я могла поверить, что это поможет. Пчёлы против мёда, не иначе.

Такси остановилось у красивых каменных ворот, и я робко зашла на территорию, вроде нет никого. Мелькнула старушка в платке и с круглым лицом, и я полезла в сумку, надо же волосы прикрыть. Пока копалась, услышала сзади энергичные шаги.

Двое полицейских подошли, представились и попросили показать документы. Тогда я ещё не поняла, что происходит, и с улыбкой протянула им паспорт. Они захотели проверить сумку, и откуда ни возьмись возникли понятые, парочка женщин в толстых вязаных кофтах. Даже тогда ещё не догадалась. Всё поплыло перед глазами, когда они достали из недр моей сумки пакет с чем-то белым, и с равнодушным видом начали говорить про права.

Ситуация из разряда московских городских страшилок, про такое рассказывал почти что бывший муж, если можно считать супруга бывшим через сутки после расставания и с длинным списком звонков, оставленных мной без ответа.

Тем более трудно поверить, что это на самом деле происходит. Хотелось моргнуть и проснуться, а всё было просто кошмаром, наваждением. Полицейский, который постарше, упорно отводил глаза и скупо, практически односложно отвечал на мои вопросы, пока молодой напарник бойко заполнял бумаги. Жалкие заявления, что я понятия не имею, откуда в моих вещах возник злополучный пакетик, ни понимания ни сочувствия не встречали. И подбросили ведь ловко, не подкопаешься.

Выйдя из первоначального ступора, ухватилась за спасительную мысль – они тупо хотят денег, а с этим бывший как раз легко мог помочь. Если бы захотел, конечно.

Меня посадили в машину, но почему-то не увозили, словно ждали отмашки.

Невзначай коснулась открытого участка кожи на запястье главного и сосредоточилась на самых свежих видениях, за последние пару часов. Кое-что успела, пока полицейский не отстранился резким рывком, явно почувствовав себя неуютно – похоже, где-то в его роду пробегали чудища, раз подсознательно чувствует, что его читают. Не оборотень, а так, седьмая вода на киселе.

Увидела краткий разговор с начальством, срочно надавить на чистенькую девицу – то есть на меня – и вывести на уважительный разговор с кем надо. Ну и приёмчики у них тут, круто берут в оборот.

Полицейские ещё потянули время, дожидаясь, когда я в полной мере осознаю свои перспективы, а потом бросили в пространство, мол, есть один вариант. Я – какой? Губы дрожат, а сама думаю, ну как я могла поверить, что мне помогут. Никто не без греха, это всего лишь люди, самые обыкновенные люди.

Конечно, согласилась.

Тут же появились женщины в длинных одеждах и со скорбными лицами – полицейские почтительно передали меня на поруки и обещали ждать у ворот.

Пока мы преодолевали узкие каменные переходы монастыря, я много чего передумала. В основном злилась на себя, что была такой рохлей.

Матушка встретила холодным взглядом, но предложила присесть, отослав послушниц. Лавка у окна настолько неудобная, что у меня даже спину моментально свело от напряжения – слишком низкая и узкая, а локти на колени не поставишь – стыдно.

Она сказала несколько формальных слов о моей матери, с которой – неожиданно – оказалась знакома с детских лет, и что та очень беспокоится за меня, и как плохо было с моей стороны разочаровывать такую почтенную прихожанку. Я кивала, ожидая, когда будет предложено то, зачем был нужен весь предыдущий маскарад.

И дождалась.

Если я раскаялась, нет, действительно – с нажимом, глядя прямо в глаза – раскаялась, то она готова найти для меня место в каком-нибудь укромном месте подальше от столицы, тихом и непритязательном, но не послушницей, этого мне не дано, а скорее добровольной узницей.

Смогу проводить время в размышлениях о гиблой природе своих предков, и за мной будут тщательно следить, чтобы я не общалась с другими людьми и не вводила их в искушение. Зато я смогу быть покойна – весь возможный вред и опасности будут сведены к минимуму, и никто из честных людей не пострадает.

Я спросила только одно – была ли моя мать согласна на такое. Матушка нахмурилась, ей не понравились мои колебания, и добавила, что мне предлагается отнюдь не наказание, а очищение, насколько это вообще возможно в данных печальных обстоятельствах.

Молчание моё затянулось, а потом она поняла, какой будет ответ.

Лицо её, и так суровое, без тени улыбки или жалости, будто окончательно застыло. Она позвонила в колокольчик и сухо добавила, что вряд ли сможет помочь, раз я сама отвергаю протянутую руку.

Уже уходя, я обернулась и всё-таки спросила про полицейских.

Она не дрогнула, лишь посмотрела с недоумением и сделала жест рукой – уведите.