привести? – недовольно спросил Матвеев. – Всё это очень сложно.

– А приводить не надо, – сказал Пронин. – Я сам приду в КПЗ.

– Я хотел бы присутствовать при свидании, – сказал Матвеев. – Я думаю, так будет лучше.

– Нет, не лучше, – резко сказал Пронин и вдруг рассердился. – Да ты что, не доверяешь мне что ли?

– Ну, что вы, Иван Николаевич, – примирительно отозвался Матвеев. – Если я вам не нужен…

– Не нужен, – лаконично отрезал Пронин. – Больше мне вообще от тебя ничего не нужно.

Его раздражение прорвалось помимо его воли, и Пронин был недоволен, что не смог сдержать себя в разговоре с Матвеевым.

– Всё-таки ты поторопился, – сказал он, стараясь говорить помягче. – Сколько непоправимых ошибок было совершено из-за торопливости следственных властей.

Матвеев вежливо усмехнулся, и этот вежливый смешок опять рассердил Пронина и он, недосказав своей мысли, быстро попрощался и положил трубку на рычаг.

В обеденный перерыв Пронин не пошёл обедать, а пошёл в районное отделение милиции, где помещалась камера предварительного заключения, и где теперь находился Прибытков. Пронину очень хотелось увидеть этого человека, подойти к нему с самою строгою меркой, проявить по отношению к нему всю ту предубежденность, какую проявил в этом деле Матвеев. Дежурный по отделению встал, приветствуя Пронина. Иван Николаевич кивнул ему и прошёл в кабинет начальника отделения.

Начальником милиции в Улыбинском районе был капитан Корабельников, по мнению Пронина, очень хороший офицер, человек с боевыми заслугами и добрым сердцем, сочетание, которое Пронин очень ценил в людях.

Корабельников тоже встал, увидев секретаря райкома.

Они поздоровались, сели.

– Хочу повидать Прибыткова, – сразу сказал Пронин. – Я согласовал этот вопрос с Матвеевым.

– Да, я уже знаю, Матвеев прислал разрешение, – сказал Корабельников. – Сейчас отдам команду.

– Он у тебя где – в КПЗ? – спросил Пронин.

– Разумеется, – сказал Корабельников.

– А что она у тебя представляет? – спросил Пронин и усмехнулся. – Живу-живу в районе, а в КПЗ у тебя до сих пор побывать не удосужился.

– Мало пьёте, Иван Николаевич, – пошутил Корабельников. – Дёрните как следует, побейте окна или физиономию кому-нибудь, сразу познакомитесь с нашей КПЗ.

– Он у тебя что – в общей камере? – спросил Пронин.

– Нет, что вы, при таком обвинении, – сказал Корабельников. – У нас одна общая камера и две одиночки, Прибытков в одной из них.

– Так лучше я пройду к нему, – сказал Пронин. – Пожалуй, так будет лучше.

– Как угодно, – оказал Корабельников. – Вас сейчас проводят.

Он позвал дежурного.

– Товарищ Молодкин! – отдал он команду. – Проводите товарища Пронина в камеру к Прибыткову. Свидание разрешено прокурором.

В особняке, где находилось районное отделение милиции, когда-то жил богатый улыбинский прасол, в полуподвальном помещении особняка у него находилась кухня. Там жила прислуга, а теперь в этом помещении была устроена тюрьма.

Пронин с любопытством спустился в эту тюрьму, единственную тюрьму во всем районе.

Да, она сильно отличалась от цивилизованных тюрем, какие Пронину приходилось по службе видеть в больших городах.

Дежурный отодвинул деревянный засов, который не был даже закрыт на замок, и они вошли в большую комнату с нарами вдоль стен и тусклыми ничем не защищёнными окнами под потолком. В камере находился всего один человек. Под одним из окон на скамейке сидел парень с одутловатым лицом и, громко чавкая, с аппетитом ел сало, нарезанное мелкими кусочками.

Он не обратил на вошедших внимания.

– Проспался? – спросил его Молодкин и укоризненно сказал: – Хотел бы я, чтобы ты сам видел, какой свиньей ты вчера выглядел.

Пронин вопросительно взглянул на Молодкина.

– Нализался вчера хуже свиньи, – объяснил Молодкин. – Начал приставать в парке к девчатам, разбил у одной велосипед…

Он опять повернулся к парню.

– Мы теперь тебя заставим мотоцикл ей купить, – угрожающе сказал он. – Отучим пить водку…

Они подошли к другой двери, та была уже на замке, Молодкин отпер её и они очутились в узеньком коридорчике, в него выходили ещё две двери, Пронин понял, что это и есть одиночки.

Молодкин отпёр одну их этих дверей и распахнул её перед Прониным.

– Заходите.

Это была крохотная комнатёнка, в ней находились железная койка, стол, табуретка и ведро для известных надобностей. На койке сидел Прибытков.

– Вы можете идти, – сказал Пронин Молодкину. – Если понадобитесь, я позову вас.

Молодкин тотчас вышел, аккуратно прикрыв дверь камеры.

Пронин сел на табуретку.

– Здравствуйте, товарищ Прибытков, – сказал он.

– Здравствуйте, – ответил ему Прибытков…

Вот именно сейчас Пронину предстояло решить, как ему самому вести себя в дальнейшем: стоит этот человек того, чтобы вступить за него в борьбу, или же разумнее отмахнуться от него и предоставить собственной участи.

Прибытков сидел перед Прониным.

Он всегда казался Пронину здоровым человеком, – круглолицый, коротко остриженный, с пытливым взглядом серых глаз, он умел иногда даже пошутить, – сейчас его лицо приобрело какой-то землистый оттенок, недорогой серый костюм, – и пиджак, и брюки, – был измят, должно быть он спал здесь не раздеваясь, к волосам его пристал какой-то пух.

– Ну, здравствуйте, – сказал Пронин ещё раз.

Он припоминал, как зовут Прибыткова по имени и отчеству.

– Евгений Савич? – вопросительно сказал Пронин. – Правильно?

– Правильно, – сказал Прибытков и отчуждённо сказал ещё раз: – Всё совершенно правильно.

– Всё? – вопросительно повторил Пронин. – И то, что вы – здесь?

– И то, что я здесь – холодно повторил Прибытков. – Всё совершенно закономерно.

– А вы знаете в чём вас обвиняют? – спросил Пронин.

– Да, мне сказали, – равнодушно ответил Прибытков. – В убийстве Савельева.

– И вы так равнодушно об этом говорите? – удивился Пронин.

– А что же мне прикажете делать? – вдруг вспыхнул Прибытков. – Бить себя в грудь и отрицать то, что и отрицать-то немыслимо?

– Немыслимо? – повторил Пронин.

– Конечно, немыслимо! – воскликнул Прибытков. – Немыслимо отрицать, когда тебя обвиняют в том, что ты китайский император или что ты хочешь продать луну бразильским плантаторам!

Пронин закусил губу, – в словах Прибыткова заключалось немало правды; он сам не захотел после войны остаться в органах государственной безопасности, потому что чувствовал себя неспособным быть Жюль Верном, находясь на посту следователя.

Всё же Пронин улыбнулся.

– Но если вы не будете отрицать, что вы китайский император, и впрямь могут подумать, что вы есть то лицо, за которое вас принимают?

– Ну и пусть думают! – выкрикнул Прибытков. – Я уже привык к этому. Вы знаете, в чем меня обвиняли? В том, что я хотел взорвать весь Советский Союз…

Пронин нахмурился.

– Вот что, Евгений Савич, – сказал он почти недружелюбно. – Если вы не перемените тона, разговора у нас с вами не получится.

– А я и не жду ничего доброго от разговора с вами – насмешливо сказал Прибытков. – Вы не лучше других.

– Конечно, – согласился с ним Пронин. – Только что же получится, если вы будете так себя вести?

– Сказать? – вызывающе спросил Прибытков. – Пожалуйста, я знаю всё наперёд. Савельев умер. Он не убит, не отравлен, с ним вообще не случилось ничего противоестественного. Умер, так сказать, своей смертью. Но рядом есть враг народа, человек, некогда осуждённый по пятьдесят восьмой статье. Подать сюда Ляпкина-Тяпкина! Разве прокурор откажет себе в удовольствии сфабриковать дело о том, как враг народа умертвил