что оно успело узнать о человеческой пище, было почерпнуто им из наблюдений за рыдающим, неуклюже варганящим что-нибудь на скорую руку Айзеком. Нужно отдать яйцу должное, какую-то часть процесса оно запомнило. Оно прекрасно знает, что в деле замешан тостер. Не менее хорошо оно осведомлено о том, где найти фасоль. А еще оно явно понимает концепцию топпинга. Проблема возникла на этапе поджарки: существо вывалило тушеную фасоль на хлеб, целиком засунуло получившиеся бутерброды в тостер и запекло их. Много раз. Так как тарелок после их импровизированного турнира по фрисби в доме не осталось, яйцо вырвало вилку тостера из розетки и притащило загубленный завтрак наверх. Сейчас оно напоминает ребенка, сжимающего в руках игрушечную собачку на игрушечном поводке. Оно и само похоже на игрушку. На Ферби[30]. Или, может быть, на Гизмо[31]. Яйцо стоит в дверях спальни Айзека и гордо демонстрирует ему тостер, начиненный обугленным до черноты хлебом и густо измазанный спекшимся, пузырящимся бобовым соком. Липкие фасолины медленно скатываются по толстым желтым пальцам существа и по внешней стороне тостера, в конце концов приземляясь на устилающий спальню кремовый ковер. Некоторое время Айзек следит за их неторопливым скольжением, потом переводит взгляд на яйцо. Пожарная сигнализация все так же оглушительно верещит. Как хорошо, что хотя бы существо больше не порывается приветствовать его пронзительными визгами.

– Доброе утро, – наконец отваживается заговорить Айзек.

Существо непонимающе хлопает глазами и, поразмыслив, направляется к нему. Оно ковыляет через всю спальню и обходит кровать, торжественно сжимая в желтых ладонях испорченный тостер, как будто спешит преподнести ему подарок рождественским утром. Следом за ним по ковру ползет провод. Яйцо останавливается рядом с Айзеком: между кроватью и встроенными шкафами. С тем же выжидающим взглядом, что и раньше, оно разматывает руки и подносит тостер к лицу Айзека. Теперь, когда тостер завис прямо перед его глазами, ему удается получше рассмотреть последствия кулинарных экспериментов существа: черные как смоль, местами все еще догорающие ломтики хлеба; потрескивающую и лопающуюся, как попкорн, фасоль. Сам тостер раскалился настолько, что его серебристая поверхность зарумянилась до бронзового цвета. Он так и пышет дымом, словно паровой двигатель, способный привести в действие разве что истошно вопящую пожарную сигнализацию. Айзек понимает, что яйцо пытается всучить ему обжигающе горячий тостер. Айзек рассматривает явно асбестовые[32] пальцы маленького чудища, потом вскидывает руки – одна из которых в пару раз превышает нормальные размеры – и качает головой.

– Не могу, – объясняет он. – Слишком горячо.

Яйцо глубокомысленно кивает – и роняет угощение ему на колени. Айзек взвизгивает и подскакивает, бедрами подбрасывая тостер в воздух, – одеяло не способно уберечь от прикосновения раскаленного металла. Резким движением он хватает подушку и кидает ее на свои колени – сверху немедленно приземляется его упакованный в раскаленный металл завтрак. Неиллюзорная вероятность того, что на ногах останутся ожоги, беспокоит его несколько меньше вероятности возгорания наволочки. Айзек зажмуривается и изо всех сил дует на тостер. Потом опасливо приоткрывает один глаз. Убедившись, что пожара не предвидится, приоткрывает второй. Кажется, тостер начинает остывать, а его фасолевый камуфляж – впитываться в подушку. К счастью, он не схватил подушку Мэри – а другие его не волнуют. Пожарная сигнализация наконец умолкает, дым потихоньку рассеивается. Айзек с облегчением выдыхает и снова смотрит на яйцо. Твердое намерение отчитать его испаряется от одного только взгляда огромных щенячьих глаз. Айзек запинается. Яйцо кивает на тостер, а затем подтаскивает к мордашке покоящуюся на кровати ладонь и притворяется, будто кладет в рот еду, поразительно точно копируя движения Айзека, которые наблюдало накануне вечером на кухне. Надо сказать, на Айзека это зрелище производит некоторое впечатление.

– Уаб уоб, – произносит существо.

– Спасибо, – протягивает Айзек. – Выглядит очень вкусно, но…

– Уаб уоб.

– Просто я не то чтобы сильно голо…

– Уаб уоб.

Айзек понимает, что существо не примет отказа.

– Я не хоч…

– Уаб уоб.

– Я не смо…

– Уаб уоб.

– Я…

На этот раз Айзека обрывает не «уаб уоб». Существо хватает один из обугленных, пропитанных фасолевым соком ломтиков хлеба, снова разматывает длинную руку и впечатывает тост в лицо Айзека. Уже остывший бутерброд царапает его щеку, размазывая теплый соус по губам и ноздрям. Айзек не выдерживает и послушно открывает рот. Каким-то образом тост оказывается одновременно неприятно влажным и невероятно сухим. Чтобы прожевать и проглотить его, Айзеку требуется некоторое время. Кусок застревает в горле, но он не без труда проталкивает его дальше. Миссия выполнена. Здоровой рукой он утирает лицо и гладит себя по животу.

– Вкусно, – врет он. – Очень вкусно.

– Уаб уоб.

– Куда лучше, чем на вид.

– Уаб уоб.

Айзек понимает, что от него ждут еще одного укуса. Он чувствует себя достаточно виноватым, чтобы пойти на это. Он откусывает аккуратно, почти аристократично – главным образом потому, что боится сломать зубы, – и начинает так же осторожно жевать.

– М-м-м, – протягивает он, сопровождая свою ложь опровергающим ее содроганием.

Существо выглядит довольным – свою работу оно выполнило. С последним «уаб уоб» и выражением «всегда пожалуйста» на желтой физиономии оно разворачивается на пятках – если они у него вообще есть – и ковыляет прочь. Правда, топает оно не в сторону двери: яйцо снова обходит кровать и направляется к окну, чтобы, к вящему изумлению Айзека, раздвинуть шторы. Он прокручивает в голове вчерашний вечер, пытаясь понять, когда успел нанять яйцо в качестве камердинера. Может, пока Айзек спал, оно ознакомилось с «Аббатством Даунтон»?[33] Обдумать эту мысль ему не дает несколько более насущная проблема.

ДИНЬ-ДИНЬ

Айзек бросает усталый взгляд в сторону приоткрытой двери. Сколько часов прошло с тех пор, как он поговорил с Анной? Неужели Адам решил снова попытаться достучаться до него? Айзек переводит взгляд на яйцо. Нахмурив резиновый лоб, оно таращит на него свои огромные, полные любопытства глаза. Его ладони все еще цепляются за занавески, длинные белые ленты рук змеятся по ним пушистыми подвязками.

– Жди здесь, – велит ему Айзек.

Он выползает из-под одеяла и, шаркая, выходит из спальни. Уже на лестничной площадке он понимает: яйцо ждать не станет. Он буквально нутром чует. На самом деле он действительно это чувствует, потому что его уже дергают за край халата. Айзек качает головой, берет волю в кулак и тащится в кабинет Мэри, расположенный на другом конце площадки. Оказавшись в комнате, он не сводит глаз с ковра. Только бы не посмотреть на развешанные в рамках картинки, не бросить нечаянного взгляда на книжные полки и на монитор. Сегодня он еще