Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сергей тяжко вздохнул и скривился. Рассказ неизвестной начинал нагонять на него тоску. Чувствительные любовные истории, к тому же в специфическом женском изложении, никогда, мягко говоря, не вызывали у него интереса. Да и в принципе внутренний мир – ежели таковой имелся в наличии – девушек, с которыми ему приходилось иметь дело, занимал его крайне мало. Точнее, вообще не занимал. В отличие от их внешних данных, к которым неизменно было приковано его пристальное и неослабное внимание. А потому к тем из них, кто пытался донимать его своими мыслями, чувствами, страстями, он очень скоро охладевал и, если они не брались за ум и не прекращали, по его выражению, дурить, расставался с такими быстро и жёстко, порой нарочито грубо, чтобы исключить малейшую возможность примирения и повторного сближения.
– И для меня… нет, для нас началась новая жизнь, – промолвила она после короткого молчания, взмахнув продолговатыми закругляющимися ресницами и подняв ясные, лучистые глаза к такому же сияющему ночному светилу, более яркий отблеск которого упал на её лицо и высветил каждую, мельчайшую его чёрточку. – Невероятная, незабываемая, непередаваемо прекрасная! Ничего подобного и даже близкого к этому я не испытывала никогда прежде… Да и не могла испытать, ведь тогда со мной не было ЕГО! И только с ним всё стало совсем по-другому, жизнь заиграла всеми возможными красками, о которых я раньше и не подозревала, превратилась в сплошной, непрекращающийся, сверкающий и искрящийся праздник. Словно буйный, бешеный ураган налетел, подхватил и закружил нас в головокружительном, сладостном вихре. Мне казалось порой, что я в раю… в той мере, в какой это вообще возможно на земле, – оговорилась она с грустной улыбкой. – В иные мгновения я всерьёз боялась умереть от счастья. Потому что это счастье было полное, совершенное, абсолютное, бесконечное и беспредельное, захлестнувшее меня огромной горячей волной, пронизавшее меня всю без остатка, каждую клеточку моего тела, каждый кусочек души… Всякий раз, когда он входил в меня, меня буквально разрывало от наслаждения, меня переполнял дикий, необузданный, какой-то животный восторг, мне хотелось кричать… И я часто не сдерживалась и кричала. И ему это очень нравилось, его это вдохновляло и возбуждало…
До этого Сергей слушал сумбурные лирические излияния незнакомки рассеянно, в пол уха, позёвывая и чувствуя, как его потихоньку, исподволь начинает опутывать вновь незаметно подкравшаяся дремота, уже однажды сразившая его наповал. Но как только начались подробности интимного характера, он тут же оживился, встряхнулся и навострил уши, ожидая развития и углубления этой крайне интересовавшей и волновавшей его темы. Он впился в соседку настойчивым, испытующим взглядом, как бы подталкивая её к дальнейшим откровенным признаниям. В его глазах загорелся озорной огонёк, а на губах заиграла кривая похабная ухмылка.
Однако его постигло разочарование. Девушка не только не продолжила занимавшего его острого, пряного сюжета, но и вовсе замолчала. Стройная и последовательная до этого нить её воспоминаний словно внезапно оборвалась, и рассказчица замерла на полуслове, будто натолкнувшись на незримое препятствие и не зная, куда двигаться дальше. Её глаза, сиявшие только что как две маленькие луны, вдруг потускнели и потухли, и без того бледное лицо, казалось, ещё больше поблёкло и осунулось, обращённое к небесам лицо поникло и вновь окуталось тенью, став почти невидимым. Она будто уснула, или, вернее, опять погрузилась в апатичное, бесчувственное состояние совершенного, мёртвого покоя и безразличия, в котором она пребывала до начала разговора с Сергеем.
Тот же, увидев, что неизвестная снова ушла в себя и её рассказ, – не слишком, впрочем, заинтересовавший его, – видимо, на этом закончен, поглядел на неё сбоку ещё некоторое время, любуясь её немного холодной, отстранённой, как будто потусторонней, но при этом такой редкой, утончённой, исключительной красотой, в которой было что-то загадочное и неуловимое, и вздохнул с безотчётным, неосознанным сожалением, словно поняв на одно краткое мгновение, что волей случая столкнулся с чем-то неизведанным, таинственным, завораживающим, чего не было и, скорее всего, никогда больше не будет в его суетливой, суматошной, пустопорожней жизни, посвящённой нескончаемой, утомительной погоне за успехом, деньгами и короткими, мимолётными удовольствиями. И хотел уже встать и, не прощаясь со своей случайной знакомой, даже имени которой он так и не узнал, покинуть наконец залитое безжизненным белесым светом кладбище.
Но снова вынужден был задержаться, так как незнакомка вдруг протяжно вздохнула, качнула головой и обратила на него пронзительный, чуть затуманенный взгляд, в котором явственно читались невыразимая печаль и такое безмерное, лютое отчаяние, что Сергей, хотя совсем не был чувствителен и тем паче отзывчив, заглянув в эти огромные, в пол лица, волшебные глаза, наполненные неописуемой, неизбывной тоской и страданием, невольно ощутил что-то похожее на сочувствие и жалость. Он, естественно, тут же постарался избавиться от этих крайне не близких и не желательных для него чувств и даже внутренне посмеялся над собой и над тем, до чего его довело чересчур долгое – самое долгое в его жизни – пребывание на кладбище и общение с красивой, конечно, нет слов, но при этом необычайно странной, мудрёной девушкой, производившей порой впечатление не совсем нормальной, ну, или, во всяком случае, не вполне адекватной. Очень уж сложна она была, путана, замысловата, что выражали и её внешний вид, и её речи, и то место, которое она выбрала для их произнесения. И явно сражена, пришиблена, просто убита какой-то личной историей, которую она начала рассказывать, но не довела до конца, видимо не найдя для этого сил, сломленная тяжёлыми воспоминаниями и слишком взволнованная тем, что всё же успела сообщить своему нечаянному слушателю. А Сергей очень не любил всего этого – сложности, путаности, двусмысленности, излишней тонкости и всяческой зауми, всего того, что усложняет, отягчает, обременяет и в конечном счёте серьёзно портит жизнь, и без того
