Как мы видим, проблема асимметрии столь сложна, что разные школы дают разные этические решения. Давайте посмотрим, что нам посоветует Талмуд.

Еврейская этика здесь ближе к Антипатру, чем к Диогену, и требует прозрачности. Это требование касается не только собственно товара, но, может быть, и того, что на уме у продавца, того, что он знает в глубине души. Средневековый рабби Шломо Ицхаки (он же Соломон, сын Исаака), известный как Раши, передает следующую историю. Рав Сафра, живший в III веке вавилонский ученый, а также активный торговец, выставил на продажу некие товары. Когда он молился, пришел покупатель, предложил приобрести товар по начальной цене; поскольку молившийся рав не отвечал, покупатель поднял цену. Однако рав Сафра не собирался продавать товар по более высокой цене – и считал, что обязан придерживаться первоначального намерения. Теперь вопрос: должен ли рав Сафра продать товар по начальной цене – или может согласиться с более высокой?

Подобная полная прозрачность не абсурдна, и она нередко встречается в моем прежнем мире трейдерства, который со стороны кажется миром торговцев-головорезов. Сам я, будучи трейдером, сталкивался с такой проблемой часто – и в дискуссии встану на сторону рава Сафры. Применим логику. Вспомните о жадности сбывавших активы агентов по продажам. Иногда я предлагал что-то на продажу за, скажем, пять долларов, но с клиентом общался агент по продажам, и он возвращался с лучшим предложением: $5,10. В этих десяти центах было что-то неправильное. Стабильным такой бизнес не назовешь. А если позднее до покупателя дойдет, что первая цена была пять долларов? Позор не смоет никакое вознаграждение. Завышать цену так же скверно, как «набивать» покупателя плохим товаром. Вернемся к раву Сафре: что, если бы он продал товар одному клиенту по завышенной цене, другому – по начальной, а покупатели оказались бы знакомы? Или были бы агентами одного и того же клиента?

Иногда, пусть этика этого и не требует, наиболее эффективной и не ведущей к позору политикой является максимальная прозрачность – даже прозрачность намерений.

Правда, в этом рассказе не упоминается, был ли покупатель «швейцарцем» из тех чужаков, к которым наши этические правила неприменимы. Подозреваю, что существует вид, в общении с которым наши этические правила должны быть ослаблены или отменены. Вспомним обсуждение Канта: теории для людей слишком уж теоретические. Чем больше наша этика ограничена, чем менее она абстрактна, тем лучше она работает. Иначе, как мы увидим на примере исследования Элинор Остром чуть ниже, система не функционирует как надо. Задолго до Остром самую суть ухватил наш друг Фридрих Ницше:

Ницше, кстати, один из тех, с кем Жирный Тони (услышав цитаты из него) не стал бы спорить.

Исключение «швейцарцев» из нашего этического царства – не пустяк. Явления не «масштабируются» и не обобщаются, по этой причине мне так сложно говорить об абстрактных понятиях с интеллектуалами. Страна – не большой город, город – не большая семья, а также, простите, мир – не большая деревня[32]. Здесь и в приложении к книге III мы обсудим трансформации масштаба.

Когда афиняне полагают все мнения равными и обсуждают «демократию», они применяют все это только к гражданам, а не к рабам и не к метекам (по-нашему – обладателям грин-карты и визы H-1B). Кодекс Феодосия, по сути, лишал римских граждан, сочетавшихся браком с «варварами», законных прав – отсюда этический паритет с другими. Такие граждане теряют членство в клубе. Иудейская этика различает густую кровь и разбавленную: все мы братья, но некоторые из нас – братья в большей степени.

Свободные граждане в древних и постклассических обществах традиционно входили в клубы с правилами поведения, напоминающими наши загородные клубы для избранных: внутрь пускают не всех. Как знает всякий член клуба, основная цель этого заведения – исключение кого-то и ограничение размера. В Спарте на илотов, неграждан со статусом рабов, охотились, их убивали, чтобы потренироваться, но в остальном они были равны со спартанцами и должны были отправляться на смерть ради Спарты. В крупных городах дохристианского Древнего мира, особенно в Леванте и в Малой Азии, было множество братств и клубов, открытых и (часто) тайных обществ – были даже похоронные клубы, члены которых оплачивали расходы на похороны и участвовали в траурных церемониях.

Сегодня у народа рома (цыгане) есть два свода правил: один – строгие правила поведения с цыганами, другой – с нечистыми нецыганами, которых называют пайос. И, как подметил антрополог Дэвид Гребер, даже инвестиционный банк Goldman Sachs, знаменитый своей агрессивной алчностью, внутри работает как коммунистическое сообщество – благодаря партнерской системе управления.

Мы следуем нашим этическим правилам, но есть предел – вследствие масштабирования, – за которым они перестают применяться. Как ни жаль, общее убивает частное. После более подробного обсуждения теории сложности мы еще вернемся к вопросу, возможно ли быть одновременно этичным и универсалистом. В теории – да, но, увы, не на практике. Как только клуб «мы» становится слишком большим, все деградирует, и каждый начинает биться за свои интересы. Абстракции для нас слишком абстрактны. В основном по этой причине я стою за политические системы, которые начинаются на муниципальном уровне и строятся снизу вверх (как, по иронии судьбы, в Швейцарии, но это другие «швейцарцы»), а не наоборот, как в больших странах, где такие системы работают плохо. Принадлежать к племени – это хорошо, и мы должны фрактально выработать организованные гармоничные отношения между племенами, а не смешивать все племена в один большой винегрет. В этом смысле федерализм по-американски – система идеальная.

Эта трансформация масштаба от частного к общему заставляет меня скептически относиться к ничем не стесненной глобализации и большим централизованным мультиэтническим государствам. Физик и исследователь сложности Янир Бар-Ям вполне убедительно показал, что «чем выше заборы, тем лучше соседи», – истина, которую «разработчики политики» и местные правительства игнорируют, когда речь идет о Ближнем Востоке. Масштаб имеет значение, я буду твердить это, пока не охрипну. Бросать шиитов, христиан и суннитов в один котел, просить их взяться за руки и спеть «Камбайя»[33] у лагерного костра во имя единства и братства всех людей – идея провальная. (Интервенционисты еще не просекли, что слова «вы должны» эмпирически недостаточно значимы, чтобы «создать народ».) Обвинять людей в том, что они-де хотят «обособиться», – вместо того, чтобы использовать эту естественную склонность наилучшим образом, – одна из интервенционистских глупостей. Обособьте племена, чтобы лучше ими управлять (как поступали в Османской империи), просто разметьте территорию – и они внезапно заживут в дружбе и согласии[34]. Левант пострадал (и продолжает страдать) от западных (обычно англосаксонских) арабистов, которые влюблены в предмет изучения, не ставят шкуру на кон и явно задались кошмарной целью уничтожить местные автохтонные культуры и языки – и отрезать Левант от его средиземноморских корней[35].