йогурт. Это же йогурт, он вам необходим. Вы просто обязаны любить йогурт», – таким образом отвечаю на аргументы знакомых и родственников. Некоторые называют меня циником. Согласен.

– Луки-луки!

   Господи, кого только эта глобализация с началом сезона к нам не заносит. Африканец в трикотажном костюме, дредах и побрякушках. В руках – лоток с солнцезащитными очками.

– Покупай. Ты доволен – Думиси доволен, – шепеляво предложил он свой товар.

   Я отмахнулся: нужны мне твои подделки! – и достал из кармана собственные очки. У них оказалось сломанной дужка.

– Эй, друг, – подозвал я африканца.

   Он на радостях беззубо разулыбался: два клыка во рту, между ними – ни резца.

   Я стал примерять очки, глядя в протянутое им захватанное круглое зеркальце. Ничего не подходило: то вид несерьёзный, то оправа дамская. Тогда он извлек из внутреннего отделения лотка еще одну пару – ничего так, дымчатые.

– Хамелеон?

– Да-да.

– Солнцезащитные? – засомневался я.

– На солнца будьешь посмотреть, на неба и на сердце Севесей будьешь посмотреть, – пообещал он.

– Ты мозги мне не пудри. Сколько?

   Закатив глаза и шумно втянув воздух, африканец назвал цену. Она оказалась невысокой, но я всё равно поторговался. В результате очки остались у меня на носу, а из моего тощего портмоне в пухлый кошелек африканца перекочевала купюра.

– На сердце Севесей будьешь посмотреть, – подмигнул он, уходя.

   Что за сердце Севесей. Не ожидал такой витиеватости от иностранца.

   Вскоре его «луки-луки» раздавались уже из района соседней кафешки, но я к тому времени позабыл про покупку, потому что явилась блондинка. Она прошла мимо, держа на поводке свою белую собачку, и уселась за соседним столиком. На плечах у неё был изумрудно-сиреневый шарф. Изумрудный совпадал с цветом её легкого сарафана, сиреневый – с оттенком её носа и губ. Блондинке было холодно.

   Я видел эту даму не первый раз, она мне нравилась, и в воображении моём разыгрывались сцены, одна приятнее другой. Было очевидно, что она ко мне тоже неравнодушна, поэтому я решил немного оттянуть знакомство (пусть в её душе произойдет необходимая кристаллизация, а заодно поселятся сомнения), и потом взять её именно такой – растерявшейся, вконец замерзшей и готовенькой. Если б в искусстве совращения учёные степени давали, я бы давно стал доктором наук.

   Опытному соблазнителю выдержка редко изменяет. Я нарочно обронил на пол солёный орешек. Её собака сразу повернула скуластую морду с крысиными глазками в мою сторону, втянула воздух своим розовым носом и не спеша направилась под мой стол. Я убедился, что блондинка не смотрит, и погрозил собачке пальцем, ощерил зубы. Теперь оставалось дождаться перепуганного ответного рычания этой крысы и застенчивого возгласа её хозяйки: «Он не кусается»

   Дымка романтики уже окутала нас, героев известного прекрасного сюжета, который самой жизнью разыгрывался в пластиковых декорациях приморской кафешки. Но хвостатая тварь поломала эту литературную классику. Она молча, безо всякого предупреждения, впилась в моё плечо. Не собачка это оказалась, а прыгучий капкан на четырёх лапах.

   Я много кричал – выраженьями, не подходящими для нежных женских ушей. Когда собаку от меня наконец оторвали, рубашка висела на мне клочьями, из ран сочилась кровь. Разглядев причиненный мне урон, блондинка в ужасе прикрыла свой рот ладошкой:

– Батюшки мои. Это ж офигеть можно…

   Она нашла такси:

– Скорее, скорее в травмпункт!

   Таксист сразу взял с места в карьер и так помчал, что моя правая нога заныла от нажатий на не существовавший под ней тормоз.

   В машине мы и познакомились. «Собачку» звали Амоком Берсерком, или Амошей. Его прелестную хозяйку – Любой. А я прежде думал, что она Катя. У меня по жизни хорошие отношения с Катями и Валями. Вот с Наташами как-то не очень ладится. Наташи – скандалистки, права свои любят качать. А Любовей у меня прежде вообще не было.

   Эх, Люба-Люба-Любушка, Любушка-голубушка. Всю жизнь я тебя ждал, где ж ты раньше была.

   Из травмпункта мы вышли в обнимку: моя левая рука на её хрупком плече, её правая рука сзади, с продетым в шлёвку моих джинсов пальчиком. В другой руке у неё был туго натянутый поводок – крысобака сопела на несколько шагов впереди.

   Я согрел Любушку своим теплом, и мы трижды останавливались, чтобы поцеловаться. Она сказала, что мне очень идут мои очки. Я шутя пообещал, что не сниму их даже в пасмурные минуты наших отношений.

   Я обычно придирчив в том, что касается женской наружности. Могу окинуть даму взглядом: «Вот здесь бы немного отрезать, а здесь, наоборот, пришить», – при том, что являюсь противником пластической хирургии. Но над Любой я и мысленно не занес бы скальпель – настолько все в ней было гармонично. Даже прыщик на её безмятежном лбу показался мне полным красоты, и я его поцеловал.

   Любушка тоже нашла меня привлекательным.

– Как пахнет, не могу оторваться, – сказала она, тыкаясь мне в шею. – Что это? 212? Ральф Лорен? Сальваторе Феррагамо? Или, может, какой-то крем особенный?

   Какой еще крем. Я – мужик, а не пирожное глазированное. Из всех возможных на свете кремов в моем арсенале присутствует только крем для обуви. Думаю, это она феромоны мои унюхала. Ведь мы с Любой самой судьбой были предназначены друг для друга: как октябрьский переворот и крейсер «Аврора», как Ньютон и яблоня, как Леонардо и Винчи. Я представил, какие бы у нас с ней дети получились: красивые, воспитанные, – и удивился тоске, которая неожиданно стиснула моё нутро.

   Любушка оказалась порывистой, беззащитной и временами трогательно нелепой. Ну сами посудите: вывихнуть ногу, посеять целый блок привезенных с собой сигарет, потерять собаку (лучше бы навсегда), заблудиться, отравиться пирожком, – и всё это в первый день на курорте!

   Мне захотелось поразить её. Я откупоривал пиво самыми комичными способами (мне известны двадцать девять): при помощи глаза, зубов, зажигалки. Она по-детски хохотала, тряся своими светлыми локонами. Я блистал эрудицией: объяснял различия между интровертами и экстравертами, кричал на шести иностранных языках “ещё одно пиво, пожалуйста!”– и жадно ловил восхищение в огромных Любушкиных глазах.

   Угощая её пиццей с оригами (трава такая итальянская, очень ароматная), я читал ей стихи собственного сочинения. Не первой свежести стихи, но на всех предыдущих дам действовало. Главное, чтоб имя в первой строчке было актуальным:

   Прекрасная Любаша, оставим этот вздор,

   У нас с тобой важнее ведется разговор,

   Где взгляд – прикосновенье, вопрос и приговор…

   Не успел дочитать, голова закружилась. А