вошли в буфетчицу, полностью растворившись в ней. Они всегда были её сутью.

   Сердце Севесей – сердце всех вещей. Ну конечно же, именно так. Проклятый беззубый африканец! Я сорвал с себя очки, покрутил их: обычная дешёвая оптика… Господи, почему так поздно? Зачем именно сейчас?

   А буфетчица, как ни в чем не бывало, отёрла испарину со лба.

– А вот скажи пожалуйста, – крикнула она мне таким тоном, что я вжался в кресло, на секунду снова увидев Амошу. – Полчаса прохлаждаться – совесть-то есть у тебя? Кто товар раскладывать будет?

   Буфетчица устало повернулась к первому в очереди посетителю:

– Шницель у нас сегодня, с горошком.

   Вот уже двадцать семь лет, как она называется моей женой.

ГОБЕЛЕН

Место это с виду совершенно обыкновенное – медовый луг с колокольчиками, ромашками, клевером, незабудками, зверобоем, донником и множеством других, безымянных, трав и цветов. Там раньше пасли колхозных коров. Тишина стоит почти библейская. Иногда, правда, слышно, как танки стреляют, но это далеко. В общем, хорошее место.

Хотя мимо трактора поломанного лучше не ходить. Иначе часа полтора будешь потом круги нарезать по лугу между лесом и трактором. Куда ни пойдёшь – или лес, или трактор. Разозлишься, соберешься обратно. А куда идти-то? Садишься на железяку, рядом кошка какая-то странная крутится, и начинаешь про деревню думать. Вот почему-то обязательно на этом месте про деревню думаешь…

Марья Ивановна достает шпильку из пучка, чешет ею в ухе, потом вытаскивает невидимку из седеющего пробора, ковыряет ею в зубах. Она любит так с утра одна посидеть, пока товарки у неё внутри стучат и гудят. Шумите-шумите, затворницы, ещё успею вас наслушаться, ухмыляется Марья Ивановна, оглаживая свой передник, и не спеша подливает себе кофею. Но стук и гудёж становятся невыносимыми. Приходится Марье Ивановне, крякнув от натуги, совершить привычное действие: упереться руками в свои бёдра и приподнять верхнюю часть туловища – чтобы выпустить из себя Ганну Иоановну.

Ганна Иоановна жмурится от света, сразу переключает радио с канала «Звезда» на «Маяк» и принимается скандалить: новости уже передали, теперь я погоду не узнаю, и вообще, что ты нас в темноте держишь! Думаешь, если самая пузатая тут, значит – главная …

Марья Ивановна с радостью бы выпустила вместо неё Иоланту Ивановну. Или Софью Абрамовну. Или даже Гузелью Ахмедовну. Но проблема в том, что эти в свою очередь должны сидеть внутри друг друга и Ганны Иоановны. Против иерархии не попрёшь… Хотя самой мелкой и балованной, Гузельи Ахмедовны, вообще в данный момент здесь нет, она Москву уехала покорять.

Ганне Иоановне для перепалок нужна аудитория, поэтому она сразу выпускает из себя Иоланту Ивановну. Та – Софью Абрамовну. А Софья Абрамовна, сделав небольшое усилие, поворачивает себя вокруг талии на сто восемьдесят градусов и, со стуком распахнув чрево, даёт свободу поросёнку Пылесосу. Она большая любительница животных, жалеет их всех. Так обкричит каждого телёнка и цыплёнка, что убивать их уже рука ни у кого не поднимается. Вот и Пылесоса не стали резать. Тем более, как его поймаешь.

Ей везде убийцы мерещатся. «Все в этой деревне отравители-медичи. Безжалостные, неумолимые люди! – часто восклицает Софья Абрамовна. – Ваша любимая секция в хозяйственном магазине – яды. Сначала отравили моих ёжиков, потом отпугнули репеллентом моих барсуков, потом засыпали ядом мусор – чтобы лисы ко мне не ходили”.

– Ты лучше порося своего бешеного уйми, и зад на другую сторону поверни. А то так весь день и проходишь с передником на попе, примета плохая, – ворчит Ганна Иоановна, принимаясь за плетение нитей. Весь дом увешан её рукотворными гобеленами. И ещё стоит на подзеркальнике пожелтевшая от времени открытка:

   ПОЗДРОВЛRЮ ВАС ДНЁМ НОВЫВАГОДА

   ЖЫЛАЮ ВАМ ЩRСТR И ЗДОРОВЬR

   Это Гузелья Ахмедовна написала, когда была совсем крошечной. А теперь не пишет и не звонит. Как-то там Москва ей покоряется?

– Ох, девочки, вы не представляете, что мне приснилось, – мечтательно закатывает глаза Иоланта Ивановна. – Мне приснилась прекрасная любовь. Я проснулась, хотела записать этот сон, да постеснялась.

– Ты, может, в Москву надумала податься? За Гузелькой? – с подозрением спрашивает Ганна Иоановна.

   Иоланта Ивановна не отвечает, лишь перелистывает со вздохом давно залитую кофеём страницу прошлогоднего журнала STORY.

– Сто раз перечитано …

– Ну так расскажи нам чего-нибудь новенькое из своего Интернета.

– Я бы с радостью, да здесь столько скептиков собралось… Ладно! Для тех, кто уверен, что на нашей планете тайн не осталось. На этой неделе учёные наткнулись на неизвестное племя людей – приплывают на лодках, настроены враждебно, вооружены палками, тела украшены татуировками. Представляете, какой кошмар!

– Вот кошмар, так кошмар, – Марья Ивановна грузно встаёт из-за стола. – Ладно, я – репу сеять…

   И уходит в огород. Сея репу, она будет время от времени мычать себе под нос:

– Как пошли наши подружки в лес по ягоды гулять… Тьфу, тьфу! Сею-вею, вею-вью! В лес по ягоды гулять. Тьфу!

   По-настоящему петь никак невозможно. У репы очень мелкие семена: в одном килограмме больше миллиона семян. Поэтому их надо не разбрасывать, а выплёвывать. Хорошие плевальщики редко встречаются. Ужас, что за обычай, правда?

   Вот так и живут вместе простая огородница Марья Ивановна, у неё внутри – скандальная ткачиха Ганна Иоановна, у неё внутри – образованная Иоланта Ивановна, у неё внутри – чувствительная Софья Абрамовна, у неё внутри – легкомысленная Гузелья… тьфу, то есть поросёнок Пылесос. А что у Пылесоса внутри, никто не знает.

   На деревенской улице пляшет тем временем хитрая местная дурочка Лиозея. Она на космической тарелке сюда прилетела с другой планеты. Её свои обещали забрать, но не спешат почему-то. Может, забыли? Надо им сигнал подать. Для этого Лиозея носит яркие шляпы, убранные цветами и травами – так из космоса легче заметить.

   Её голубой дом отличается от других старорежимным резным балкончиком, она много времени проводит на этом балкончике, осматривая соседский участок Чжаней в артиллерийский бинокль и отпуская громкие замечания. «Чжани, Чжани, смотрите скорее, что у вас горит на клумбе!» Выскакивают Чжани всей семьёй из своего домика – нет нигде пожара, и чего Лиозея разоралась? Но зрелище, оказывается, в самом деле неотложное и достойное криков. Клумба, на которой вчера ещё ничего красочного не замечалось, теперь пылает ярко-красным: десятки, нет, сотни маков как по команде повернувшись головками на юг, раскрыли этим утром свои нежные и дерзкие лепестки. Чжани от такой красоты расчувствовались, даже платки достали, чтоб слёзы утирать.

   А если