Неужели керосином душу тушить дворник глупый хотел?

– Спиртом, Федя, хотел.

Спиртом?!

Спирт – он синим огнем горит, целым факелом на щипцах горит ватой, когда ставит бабушка банки.

Синим пламенем, значит, горит душа в дворнике! Вот и дыма нет. Тоже дыма нет, когда банки. Неужели все-таки полыхнет?

И слежу за дворником из окна. Есть у нас на каждом этаже шкафы пожарные, в них большие бутылки – огнетушители красные. Загорится дворник снаружи – сам его потушу…

* * *

У нас огромные новости! Дворник повесился!

Не выдержал, значит, как душа-то горит.

Погубили мы с бабушкой человека…

Вот так вот мертвым на руках из дворницкой вынесли. Стра-а-ашный… Загородила мне бабушка, да я все равно под рукав просунулся, совсем рядом видел.

Вот так вот у него лицо синее, глаза пузырями выпекли, и язык показывает, свесил, как будто собака когда. А язык такой большой, серый…

Это, может быть, думаю, душа-то его горящая вылететь хотела, да язык огромный не дал… вон он какой распухлый. Так она, душа, наверное, бедная, внутри мертвого дворника задохнулась…

– Задохнулась, бабушка, душа в дворнике?

– Не знаю я, Федя. Господи помилуй, грех-то какой…

Грех-то какой! Погубили мы с бабушкой дворника из-за часиков…

А если жива еще она в нем? Закопают дворника, будет биться там она под землей. О гроб молотить-колотить, как воробушек о стекло. А никто не услышит…

– Не воскреснет, бабушка, теперь дворник?

– Не знаю, Федя… не знаю, маленький… грех это самый страшный у Господа считается – самоубиться. За оградой таких хоронят…

– За оградой чего?

Молчит бабушка, плачет…

Сгорел бедный дворник от спирта-то… синим пламенем…

– За чего за оградой-то, бабушка?

Молчит…

За оградой Града Небесного, вот за чего оградой, наверное…

Потому и дворник, что не в доме, а во дворе… что в Град его не пускают.

Не выбралась, значит, правильно сообразил я, душа из дворника… не долетит теперь до Града Небесного. Будет дворник мертвый с высунутым языком по земле ходить… проведением… Будет листья месть… листья жечь, будет лопатой снег скрести… скрип! скреп…

Страшно, бабушка…

Слыхал я, что бывают такие случаи, чтобы мертвых живыми землей закапывали. Сон литургический называется. Самое страшное дело! Положат спящего в гроб, гроб в яму, яму землей, сверху плитой. Не выберись к нам сюда. А он и проснется… Что такое увидит! Что такое подумает…

Вот и с дворником нашим, наверное, та же история…

Воля, воля…

Должен Бог простить дворника! Нужно объяснить ему, что и из-за нас тоже с бабушкой он повесился, что горело в нем изнутри синим пламенем, и во мне бы если горело бы так вот изнутри, разве выдержишь такое?

Может, что никто не жалел его, он до Бога хотел из себя поскорее выпрыгнуть, чтоб его хоть тот пожалел, наплакаться. А как из заживо горящего себя выпрыгнешь, пока не убьешь? Я вот видел по телевизору, дом горел на Поле Октябрьском, у метро у нас совсем рядом. Так там люди из окон тоже выпрыгивали… с такой высоты!!! Я забыл бы лучше, что видел это, только их, как Пуню с собаками, забыть не могу…

– Бабушка!

– Что, Феденька?

– Не досталась собакам душа Пунина, как ты думаешь?

– Не досталась, Феденька. Куда собакам за душой угнаться? Улетела она…

Будет убивать меня кто-нибудь… если уж очень больно станет мне, тоже я тогда улечу.

Бабушка!!!

– Записку написать нужно, бабушка! Срочную! Объяснить все Богу про дворника, пусть простит его, пустит в Град Небесный жить! У него профессия нужная, будет улицы убирать, подметать, снег скрести, цветы разводить… Что погибшему человеку заживо в земле пропадать?!

– Напиши.

– Вот ты долго живешь же на свете, да, бабушка? Много людей и стран повидала, наверное, городов…

– Каких еще стран, Федя? Дальше дачи нигде не была.

– А где была дальше дачи ты, бабушка?

– Ну, в Анапе, Федя, с тобой была. Еще в Прибалтику ездила. В Суздале была, на экскурсии…

– Ну и как?

– Где, в Суздале?

– Да не в Суздале, в жизни, бабушка! Есть в ней смысл или нет?

– Есть, Федь.

– А какой смысл в ней, бабушка, не подскажешь?

– Да кому какой, Федь, кому в животе, кому в бороде, а кому в воробушке…

– В каком еще воробушке?

– А сейчас вот крошек с тобой им разбросим, налетят они, вот и выберешь сам, в каком.

– Я вот этого тогда, бабушка, воробья выбираю!

Хоть и очень друг на друга похожи, так и чирикают, так и прыгают, вносят сумятицу, но своего воробья-то я всегда от чужих различу…

И старушки другие многие, а не только мы с бабушкой, тоже ради своих воробушков зимой выживают…

– Или ради кошки тоже жить можно, да, бабушка? Или ради собаки…

Это я собаку хочу, потихоньку бабушке на нее намекаю, издали…

– Хорошая песня, да, бабушка, про надежду?

– Хорошая.

– Что она наш компас земной, очень точно поют, что удача – за смелость награда…

– Не всегда, Федь, за смелость удача.

– Но попробовать стоит, бабушка.

– Что попробовать?

– Намекнуть еще раз тебе о собаке…

– А так-то я, бабушка, Конька-Горбунка гораздо больше собаки хочу…

– Федь, подумай сам, какая собака на одну мою пенсию?

– …Держал бы его на балконе зимой, балкон вместительный. Сеном кормил, причесывал, в школу ездил… Тебя бы, бабушка, на дачу возил, грузы разные. Он желания бы мои выполнял…

Он спросил бы меня: что ты, Федя, опять пригорюнился, может, хочешь чего? Я ответил бы ему, что собаку. И была бы мне тут же!

Я вообще считаю так, бабушка, что лучше о невозможном мечтать, тогда по сравнению с ним у собаки хоть какие-то шансы…

– Федя!

– Это я не к собаке, а к смыслу жизни вообще-то рассудил.

…Я вот даже думаю, бабушка, может, дворник наш утерпел бы, не повесился, если б вспомнил вовремя, что смысл в воробье…