– Карауль лучше этого, бабушка… этот далеко не упрыгнет.

Караул!!!

Ох и хитер оказался зверь! Вокруг носа провел нас с бабушкой… как рванет! Только хвостик в малине мелькает…

– Держи его, бабушка!

– Святые угодники…

– Вылезай! Вылезай, кому говорят?! Все равно мы тебя с бабушкой уже оцепили… То-то же. Смотри! Он теперь, что умер уже, притворяется. Ишь какущий! А морковку, смотри-ка, бабушка, и на том свете ест…

– Можно, бабушка, хоть этого спать возьму с собой?

– Царь-Зайца, Федя, возьми.

Растут как на дрожжах на капустном листе и клевере наши кролики. Узнают уже нас с бабушкой. Я-то больше всех Чернохвостого узнаю. Большой ценой нам обратно из малины цапучей достался.

Приходил проверять их крольчатник Степан, угрюмый человек, дегтем пахший. Два мешка травы принес. Что, у нас самих травы, что ли, мало? Везде трава! Жуй – не хочу…

Увидали его наши Хвостики, так и дернули в дальнюю стеночку, в глубину забились. В одну шапку сбились. Ушами прикрылись. Глазами косят. Только по хвостикам и разберешь теперь их, кто где.

Похвалил нас крольчатник. Ничего, сказал. Хорошо растут. Не паршивеньки. Толстые…

Низко небо висит, туман волочит. Затянуло тропинку лужами. Положили мы с бабушкой доску длинную поверх земли, как по мостику добираемся теперь до кроликов. Так и хлюпает под бабушкой доска, так и шлепает, того и гляди провалится бабушка в лужу. Грустное уже лето.

– Давай возьмем их в дом, бабушка. Вон они у нас с тобой как отсырели…

Ничего. Сдалась бабушка. Никуда бежать не нужно теперь до кроликов, хоть весь день у клетки сиди. И сижу, рисую с натуры фломастером. Один синий кролик, другой оранжевый, третий зеленый. Только по хвостикам и отличишь.

– А этот-то, Федя, почему без хвоста у тебя?

– Так белый хвост его! На белом листе не видно…

– Бабушка!

– Что, Федя?

– А давай их в Москву заберем к тебе, бабушка? Вот увидишь, веселее жить тебе будет…

– Да какое там веселье, Федя? Кто же кроликов в Москве держит?

– Ты подержишь, бабушка, я к тебе тогда каждый день буду, бабушка, ночевать!

– И не думай, Федь, даже. Да и не отдаст их Степан Николаевич. На лето подержать давал нам. Сам знаешь.

– Мало ли что я знаю! Ну давай…

– Без «давай» давай.

– Хоть их выкупим…

Но такое «нет» иногда бывает у бабушки, нет, и всё – безнадежно…

Ничего не осталось на память о лете счастливом кроличьем. Ничего, ничегошеньки. Никого. Лучше бы и не брали мы их совсем на воспитание. Были кролики, а теперь?!

– Говорила я, Федя, тебе…

– Мало ли что ты, бабушка, говорила…

Папа с мамой наши еще на БАМе своем у нас.

Вот стоим на остановке мы вдвоем с бабушкой. С чемоданами. Царь-Заяц за пазухой. Ждем автобуса. Вот-вот автобус за нами придет. Полчаса еще. Уезжаем…

Из тумана туман ползет, тишина капает, все о лете жалеет.

Из тумана бредет к колодцу крольчатник Степан.

– Ты, Лесеевна?

– Мы, Степан Николаевич…

– Уезжаете?

– Уезжаем…

– Огодите маленечко, я сейчас вам кое-что принесу.

И сжимается сердце кулачиком, пищит душа… Может, черненького моего он мне Хвостика принесет?

– Бери, бери, Лесевна, не отказывай, ну?! Обидишь…

Потушить что-то принес в бумаге он бабушке. Его дело.

– А это, мальчик, тебе – поиграться…

Хвостики! Три хвостика на веревочке! Один беленький, другой серенький, третий черный хвост.

Хорошие хвостики, как настоящие…

– Бабушка? Бабушка… Бабушка?! Что… что… бабушка? Не молчи…

И летит, летит сквозь туман автобус, подпрыгивает мимо поле. Расступают фары сумерки. Слезы сами, сами.

Никого не полюблю теперь больше, бабушка…

И ты меня, бабушка, не люби!

* * *

Я без всяких слез там, со всякими, по прошествии долгого времени могу теперь об Хвостиках наших с бабушкой так сказать.

Живи без хвоста!

Ни к чему нельзя привыкать, ни к кому, плохая очень привычка! Опасная.

Ковыряй в носу, но не привыкай, не втягивайся, потому что привыкаешь, пока не видит никто, а потом на мультик засмотришься и…

– Федя!

Хорошего в жизни мало. Примеров много.

Лета у нас три месяца. Зимы три месяца. Осени три месяца и весны. А на деле?! Лето нормальное, когда бабушка до того, как олень в речку пописает, разрешает купаться мне, месяц один, второй после первого, которые оба на «И». И специально на «И», чтобы все нормальные люди путали.

Осень начинается, когда бабушка припоминает стихотворение Пушкина «Уж небо осенью дышало…»: «Гусей крикливых караван тянулся к югу…»

Вот как вспомнит вслух бабушка это стихотворение – всё, пропало пиши. Никаких тебе, даже если…

Никого нельзя любить! Ни в кой случай! Это самая худшая из привычек.

Привыкнешь, например, что тумбочка тут стояла, забудешь, что бабушка ее передвинула, обопрешься в темноте и так грохнешься, что искры из глаз.

Привыкай, что умрешь. Иначе умирать придется от неожиданности. Лучше умирать буду я с чувством, что долг свой выполнил, потому что я заранее так и знал.

К хорошему привыкаешь быстро, отвыкать гораздо дольше приходился. К выходным привыкаешь за день один, а отвыкать потом в саду всю неделю.

– Очень ты привыкла ко мне, бабушка?

– Очень, Феденька.

– Вот совсем не можешь ты, бабушка, уже без меня?

– Совсем не могу.

– И некому тебе без меня будет мусор вынести… пол подмести, готовить будет тогда некому тебе без меня?

– Некому, Феденька.

– Так и будешь до самой старости со мной за ручку ходить, да, бабушка? А не дай бог, я вырасту, что тогда?

Вот что я скажу тебе, бабушка! Начинай-ка ты отвыкать от меня потихонечку. Привыкай справляться самостоятельно. Я не вечен.

Сам я чувствую, что тоже уж очень что-то привык, что бабушка…

Разлюблю ее. Это твердо решил уже.

В этом смысле только Царь-Зайца можно любить, только он и может в жизни служить человеку надежным спутником. У него если даже нос откусить, или хвост на нитке повис, или что, бабушка потом все на место пришьет. Только если не будет бабушки, если отучу ее как-нибудь я со временем от себя, некому будет Царьца заштопывать, значит?..