– А где она, бабушка, левая моя сторона? Подзабыл я что-то уже.

– По карманам, Федя, тогда ищи свою левую сторону.

– А у тебя где, бабушка, левый карман?

Только не оказалось на бабушке ни кармана левого, ни кармана правого. У нее по фартуку карман общий…

– Ну и как же тогда ты, бабушка, стороны различаешь?!

– …Хотел, Федь, Бог черта от человека отогнать, да отдумал. Если есть свет, так и темнота должна быть, для разницы, в смысле выбора…

Что тут выбирать, не понимаю я этого! Кто же выберет темноту?!

– И всю жизнь, Федя, ангел к себе человека зовет, а черт к себе тянет, за дела плохие человеку черт в левый карман камень черный кидает. А ангел за добрые дела в правый карман белый камушек. И какими камнями, Федя, за жизнь карманы набьешь, те и высыплешь потом на весы…

И всегда «театралки» с «мишками», орешки, сухарики и монетки мне в правый карман кладет бабушка. А левый вытряхивает. Гвоздь ржавый мне нужен был… кремень тоже. И кремень вытряхнула. Пальто новое, сказала, карман булыжниками своими порвешь.

Вот Богу просто камнями-то в нас кидать, он сверху сидит. Как что ему не понравится, кидай – не хочу. Вниз не вверх кидать! Да еще у нас тут на земле эта, как ее там… гарвитация.

А вот была бы у камня душа…

– Есть, бабушка, у камня душа?

– У всего, что Бог создал, душа есть, Федь. У цветочка, у деревца…

– А у камня?

– И у камня есть. Один камень холодный, другой теплый, один серенький, другой беленький. Один кремень камень – искры высекать, другой – как мелком рисовать, сыпучий. Драгоценные камни есть, есть так, голыши. Как же нет, Федя, души у камня… есть душа…

Хорошо-хорошо! Отлично! Нужен камень тогда мне покрепче. Кремень.

Вылетит душа из кремня, искрой полетит к Богу, долетит, разобьет окошко. Проснется Бог бородат, в колпаке ночном, ноги с кровати высунет, оглянется кругом – одни осколки на полу от солнца разбитого… хрусть, хрусть…

Вденет Бог, чтобы не порезаться, ноги в тапочки. «Что такое? – закричит. – Что такое?!» Высунется в окошко разбитое, посмотрит вниз. А это Федя Булкин кремнем в солнце докинул и под столом спрятался. Но и через стол наверняка разглядит меня Бог. И пойдет к папе с мамой, жаловаться: что же вы так плохо сына своего воспитываете?! Он мне солнце, полюбуйтесь, разбил.

А это потому, дедуля, ответит папа, что мы ваш Город Небесный строим, а Федю нашего сейчас бабушка старенькая воспитывает, где же ей за ним доглядеть? Вот и растет хулиган непослушный. А вы вот лучше, чем сердиться, отпустите нас к нему, вниз. И даем вам честное слово вырастить из него человека. И мама такое слово тоже Богу даст. Уверен я, что теперь-то точно они уже обо мне соскучились.

Бог подумает-подумает да и скажет: что же, раз так, отпускаю вас. Только взамен я Федину бабушку тогда в Город Небесный жить заберу…

– Что ты плачешь, Федя, больно еще?

Да не больно мне! С Богом просто ее на папу с мамой менять не хочу, пусть всех отдает за так, это у меня в первый раз с камнем не получилось…

Приходила тетя с нижнего этажа. Предлагала лису нам с бабушкой, почти не ношенную, за копейки.

…За копейки лису! Совсем дешево!..

– Кем не ношенная, тетя, лиса твоя?

– Мной, детка…

Ну, во-первых, никакая не детка я, а во-вторых:

– А зачем носить ее? Сама не ходит она уже у тебя, что ли, старая?

– Почему же старая, мальчик? И зимы ее не носила.

– Бабушка…

– Федя, тихо!

– Ну возьмем, возьмем! Давай, бабушка… бабушка!!! Я и сам носить ее буду… если уж совсем она одряхлела…

– Что вы, что вы, Ириночка Николаевна, ну какая лиса? Сами знаете, без лисы-то концы с концами не сводим…

– …А ты похудей еще немножечко, бабушка! И сойдутся…

– Лучше Лидии Александровне предложите…

Хоть какая она, лиса? Посмотреть бы… хоть одним глазком бы взглянуть…

– Да что смотреть на нее? Только расстраиваться…

– Почему расстраиваться?

– Потому что. В зоопарке лучше на живую посмотрим.

– А та какая, бабушка? Что ли, дохлая?!

– Почему дохлая, Федь? Просто шуба.

– С кого, с лисы?

– Лисья, Федь.

Лисья шуба была, а ЭТА, с нижнего, сняла с лисы да еще за копейки бабушке ворованную и ношеную предлагает?!

– Бабушка?

– Ну что, Федь?

– Как же теперь зимой та лиса?

– Какая, Федя, лиса?

– Та… без шубы…

…или тоже, бабушка, как тогда?

Как с Хвостиками нашими было?..

* * *

– Ну возьмем давай, ну пожалуйста, бабушка!

– Не возьмем, Федя, ты их замучаешь.

– Не замучаю!

– Не замучаешь, так затискаешь.

– Не затискаю!

– Не затискаешь, так привыкнешь, как потом отдавать?

– Не привыкну я к ним никогда, бабушка! Христом Богом клянусь… ну возьмем…

Сжалилась над мной, бессердечная. Взяла на воспитание у Степана-крольчатника трех кроликов! Один серенький, с белым хвостиком, другой беленький, с черным хвостиком, третий черненький, серый хвост его. Так их и назвали мы с бабушкой. Хвостики.

Дал нам крольчатник за кроликов трех приданое, ящик специальный. Дверь в ящике сеточкой, на крючке. Просторный ящик, конечно, тесноват только. Не особенно в нем порезвишься. Посадил я на ящик сверху Царь-Зайца. За главного пусть сидит. Надзирает.

– Как позвать-то их, чтоб припрыгали?

Кыс-кыс-кыс…

– Ты им лучше, Федя, сходи три морковки из грядки вытяни. Под водой сполосни. В сетку сунь.

Исчезают в кроликах морковки хвосты, как не бывали. Даже палец чуть не исчез. Все равно им, что ли, что жевать? Грызуны!

На полянке выгуливаем Хвостиков наших, под солнышком, с бабушкой. Ах, какое солнышко! К голове блином припекает! А клевера тут у нас с бабушкой – хоть стадо кроличье приводи! Хвостик белый уши прижал, нахохлился. Ни туда ни сюда не сковырнешь его. Пересаживать только. Это, думает, смерть моя пришла, что меня на поляну высадили, может, за ушами меня она не заметит?

Хвостик серый – кролик лихой. Его я со всех ног караулю. А у бабушки уже ноги не те, за кроликами по поляне гоняться.

Черный хвостик жует да жует, лапами задними раз себя один вперед только сдвинул. Тут, мол, перед носом моим уже съедено, можно дальше теперь, на один клеверок.