— А! — Тюбервиль улыбнулся. — Когда мы воротились в Англию, король прочел донесения о походе и, невзирая на протесты Ричмонда, назначил меня на этот пост. — Тюбервиль обернулся и посмотрел в узкое стрельчатое окно. — Мне пора: я должен навестить караул и убедиться в том, что ничто не угрожает нашему августейшему государю.

Корбетт уловил легкую иронию последней фразы и улыбнулся в ответ. Ему понравился этот человек: настоящий воин, жестковатый, ироничный, но неожиданно ранимый.

— Последний вопрос — прежде чем вы удалитесь, — попросил Корбетт. — Какие условия выставили французы, выпуская вас из Ла-Реоли?

— Заложники!

Корбетт увидел ярость в глазах рыцаря.

— Они потребовали заложников?

Тюбервиль кивнул:

— Да, Ричмонд, я и другие военачальники вынуждены были обещать, что отправим наших родных в Париж гарантами мира, чтобы, пока не разрешены теперешние трудности, у нас не было соблазна затеять в Гаскони войну против французского короля, — пояснил он.

— И кого вы отправили в Париж?

— Двоих сыновей. — Ответ прозвучал отрывисто и горестно, но Корбетт заметил ненависть, мелькнувшую в глазах Тюбервиля.

— А Ричмонд?

— Ричмонд? Он послал свою дочь.

— Вы пишете сыновьям?

— Да, письма отправляются туда через Канцелярию, в их мешках. Ричмонд тоже шлет письма, а все копии хранятся в Палате грамот.

— Вам не нравится Ричмонд?

Тюбервиль бросил удивленный взгляд на Корбетта.

— Будь на то моя воля, — ответил он, — я бы отдал этого несведущего лорда под суд как изменника.

Он поднялся, коснулся Корбеттова плеча и вышел из комнаты.

Чиновник вздохнул, встал и тоже направился к выходу. Ему не терпелось допросить Ричмонда, но ведь граф — кузен самого короля, и что, если тут ошибка? Корбетт закусил губу и решил, что с этим придется повременить. Тем не менее Ричмонд вызывал у него сильные подозрения, он ощущал какой-то зуд, будто от старой раны, и понимал, что не обретет покоя, пока не разгрызет этот орешек. Он вспомнил, что Тюбервиль упоминал о копиях писем, и решил, что узнает о Ричмонде кое-что новое, ознакомившись с содержанием писем, которые тот слал дочери в Париж.

Корбетт покинул дворец и вышел во двор, большую часть которого занимали королевские конюшни, различные службы, кузница, навозные кучи и огромные амбары с овсом, ячменем и соломой. Лошади — здоровенные боевые кони, вьючные лошадки, мулы и одинокая кляча — паслись на воле, пока их не выводили или не сгоняли обратно в стойла. Конюхи, грумы и кузнецы кричали и бранились, заглушая своими возгласами даже грохот молота о наковальню и хриплое конское ржанье. Корбетт осторожно пересекал двор, не сводя глаз с пятившейся на него лошади, норовившей взбрыкнуть. Он толкнул неприметную боковую дверь и зашагал по холодному беленому коридору, который вел к задним помещениям дворца и к веренице палат, где хранились документы королевского архива.

Корбетт постучал в обитую железом дверь, и его впустил секретарь с высокомерным лицом.

— Что вам нужно?

— Я — Хьюго Корбетт, старший секретарь Канцелярии.

— Ставленник Бёрнелла?

— Если угодно. А вы кто такой?

— Гороноди ап Рис, старший секретарь Хранилища.

Корбетт застонал про себя. Нет людей более назойливых и докучливых, подумал он, чем эти напыщенные секретари, облеченные хотя бы малой властью, которые ведут себя как мелкие деспоты.

— Найджел Кувиль здесь? — с надеждой спросил Корбетт.

— Я здесь, — раздался откуда-то из глубины скрипучий голос, и Корбетт поспешил на этот звук мимо напыщенного секретаря.

— Неужели Корбетт? — Морщинистое лицо старика расплылось в приветливой улыбке, он схватил Корбетта за плечи холодными костлявыми руками с набухшими жилками. — Ты бы почаще заглядывал, — проговорил он с мягким укором. — Ведь старику приятно, когда его навещают бывшие ученики. — Он повернул голову, чтобы Ап Рис тоже мог его слышать. — Особенно — лучшие из лучших! Пойдем. — И он повел Корбетта в свою маленькую каморку.

Та была уставлена ларями, сундуками и большими кожаными мешками, а на полках, тянувшихся от каменного пола до почернелого деревянного потолка, теснились аккуратно скрученные свитки, снабженные каждый своим ярлыком с указанием года царствования и месяца, в который данный документ был выпущен. Посреди комнаты стоял дубовый стол со скамьями по обеим сторонам. Корбетт уловил знакомый и любимый запах красного воска, стареющего пергамента, пемзы и высохших чернил.

— Что же вам все-таки нужно? — снова раздался докучный голос ап Риса, просочившегося вслед за ними.

— Мне нужны кое-какие письма, — ответил Корбетт. — Письма, которые граф Ричмонд отсылал своей дочери, что живет заложницей при дворе Филиппа Красивого в Париже.

— Не имеете права! — рявкнул ап Рис.

— Имею — и права, и полномочия, — устало возразил Корбетт. Он повернулся к Найджелу Кувилю. — Скажите этому напыщенному глупцу, — продолжал он, — что если мне не выдадут писем, написанных Ричмондом и другими людьми к родственникам, удерживаемым в заложниках при французском дворе, то я возвращусь сюда с его королевским величеством, и тогда мы продолжим беседу.

— Мастер ап Рис, — ответил Найджел, — родом из Гламоргана. Он всегда твердит мне, что там все принято делать иначе.

Корбетт оглянулся и вгляделся в длинное узкое лицо валлийца.

— Значит, вы знаете лорда Моргана?

— Знаю, — ядовитым тоном ответил ап Рис. — Но я — верный подданный короля и доказал это за годы служения короне.

— Так докажите это еще раз, мастер ап Рис, и принесите, пожалуйста, письма!

Ап Рис искоса бросил взгляд на Корбетта и уже собирался ответить отказом, но передумал, передернул плечами и подошел к большому кожаному мешку, где хранились документы. Он развязал красный шнур с золоченой кистью, высыпал содержимое мешка на стол и принялся перебирать кипу свитков и кусков пергамента. Наконец он взял один из документов, изучил прикрепленный к нему ярлык и, слегка фыркнув, вручил его Корбетту:

— Вот. Выносить нельзя. Можно читать только здесь.

Корбетт подмигнул Кувилю и, усевшись за дубовый стол, принялся изучать свиток.

Манускрипт состоял из небольших листов пергамента, подшитых друг к другу, и все письма были переписаны лиловыми чернилами, одной секретарской рукой. Корбетт догадался, как это делается: каждый пишет, или писал, свое письмо сам, а затем передавал его в Архив, чтобы там письмо изучили и убедились, что нигде не содержится сведений, наносящих урон короне. После этого королевский секретарь аккуратно переписывал письма, так что, когда письма отсылались во Францию, запечатанные в особый, красной испанской кожи, мешочек, копии, сшитые между собой бечевкой, оставались здесь на хранение.