— То-то, Андрей Александрович. Никто, видно, не знает, как надо жить. Ни русские, ни французы. Живут, как получится. А нам с вами — и не нужно ничего этого.

Он опять промолчал. Но не расстроился. От милой собеседницы шли волшебные токи. Он не мог ошибиться — шли! И потому был счастлив возле неё, не хотел расставаться, хотя и не рассчитывал ни на что. Особенно после этого её — "и не нужно ничего". Просто от неё исходило тепло родственной души. А может быть, и временной увлечённости, смешанной с уважением и доброжелательностью. Точно не знал, не мог этого знать. Этого никто с уверенностью не может знать. И, наверное, это хорошо. Иначе исчезло бы волшебное чувство. Уверенность и волшебство — несовместимы.

— Пойдём, да? — спросила она.

— Ничего больше не хотите?

— Нет. Всё было очень хорошо. Спасибо вам! — произнесла она с чувством.

Предзакатное солнце светило уже совсем косо, и вода в море казалась багряной. И небо за солнцем над горизонтом было парчовым. Пищали чайки. На берег со вздохами накатывали волны. Идти в столовую на ужин не хотелось — были "наеденными". Просто прогуливались. Поднявшийся ветерок слегка трепал волосы Людмилы. Облитая закатным светом, она казалась прозрачно-невесомой. Как художник Андрей Александрович отметил: "У неё — лёгкий профиль. Одним штрихом можно схватить. Лоб — невысокий, округлый. Возле длинной шеи — локон колышется. А нос обычный, русский. Овальная, прихваченная солнцем, щека. Красивые бёдра, молодые крепкие ноги". Он тихо любовался ею. Но она помешала:

— А почему вы сторонитесь всех?

Ответил шуткой, разглядывая собеседницу:

— А чтобы не влюбиться.

— Вы… этого… боитесь? — искренно удивилась она, не поняв шутливого тона.

Тогда посерьёзнел и он:

— Всё равно всё ведь проходит потом. Зачем ломать судьбу себе и другим?

Остановились возле причального пирса. Переворачиваясь сонной волной, море скреблось о берег десятками тонн мокрой гальки. Слушая этот мерный скрежет и вздохи, они молчали. Море дышало по всему побережью. Выждав паузу с тишиной, Андрей Александрович предложил:

— Хотите морскую прогулку? — И показал на небольшой пароходик, причаливший к пристани.

Действительно, из радиорубки пароходика громко раздавалось:

— Товарищи отдыхающие! Приглашаем вас совершить на теплоходе "Альбатрос" часовую прогулку вдоль горного массива Кара-даг. Билеты приобретайте в кассе на берегу. Повторяем!..

Что же, загадочно-весело переглянулись, пошли и приобрели. Потом ждали отплытия на палубе и слушали музыку. Солнце за горами уже скрылось, и быстро темнело. А когда теплоход отчалил, наконец, стало холодно и темно. Луны не было, одни только звёзды и тёмная пустота вокруг. Людмила инстинктивно прижалась к Андрею Александровичу. Почувствовав, что от холода она начинает дрожать, он распахнул пиджак и, прикрывая её полами, слегка прижал к себе, полуобнимая и согревая. Она не противилась, прислушиваясь к стуку его сердца и монотонной работе дизеля, от которого подрагивал корпус теплохода.

— Может, спустимся вниз? — спросил он. — Там будет теплее. А здесь — всё равно ничего не видно, одна чернота. — И осторожно поцеловал её в щёку.

3

Теперь, когда половина отпуска была уже позади, и Людмила, позируя художнику Бартеневу в горах, сомневалась в правильности своих поступков, фраза, сказанная Андреем Александровичем: "Когда нас не будет на свете, здесь — всё будет таким же", вновь кольнула её сердце. Она стала вспоминать, как у неё всё началось с ним после "бочек" и прогулки на теплоходе.

— Постоим здесь немного ещё, — ответила она на приглашение спуститься с палубы в трюмное тепло. Его поцелуй, почти неощутимый, показался ей таким нежным и необходимым, так потряс её, что казалось, если сдвинется сейчас с места, то сразу исчезнет обаяние чего-то таинственного, что должно сегодня произойти, исчезнет уютность их обоюдного отстранения от окружающего мира в этой черноте и пустоте вокруг. Здесь, на палубе, никого не было. Все ушли вниз. Там было полусветло от единственной лампочки на потолке и от настольной лампы перед буфетчиком. Там сразу исчезнет стук сердца, тепло, идущее от тела Андрея Александровича. Исчезнет состояние сладкой тревожности от вскриков чаек, где-то в темноте, над головами. Погаснут звёзды. И чтобы они не погасли, не утонули в море, чтобы не исчезла возникшая и драгоценная интимность, она осторожно поцеловала его куда-то в грудь, под ключицей, ощущая губами тепло его рубашки.

Он опять ответил ей нежным прикосновением к щеке. Тогда она поцеловала его через тёплую рубашку посильнее. Он откликнулся снова. И она снова чмокнула его. Сначала в то место, где сильно забилось его сердце, а затем чуть повыше воротничка, в шею. Он взял её голову в ладони, осторожно повернул лицом вверх и нежно поцеловал в губы. От него пошли волнующие токи — таких она не помнила, не знала, и непрерывно откликалась на них.

Оказалось, она и целоваться-то не умела. Андрей Александрович не впивался в губы, как Николай, а осторожно брал своими губами только одну её губу, то верхнюю, то нижнюю и ласкал своими двумя. От этого у неё по всему телу проходила горячая волна, заканчивающаяся каждый раз внизу толчками неожиданно возникающего желания. И тотчас же, после толчков у неё, возникало ответное желание и у него. Она его чувствовала и прижималась к нему всё теснее, шепча: "Мне холодно, холодно…" А на самом деле становилось всё жарче, желание всё сильнее, и она изумлялась себе: почему? Такого у неё никогда не было. И голода ведь не было — 2 недели всего "как из-под мужа", как сказала замужняя соседка по кровати, Лида. Нет, тут было что-то иное, непохожее на простое желание. Андрей Александрович не соблазнял её. Не домогался, не пытался толкаться в неё своей плотью, как это проделывали некоторые мужчины во время танцев. Там — это было оскорбительно, неприятно. Здесь же, наоборот: от него шли и шли какие-то необыкновенные волны.

Опьянённая блаженством минутного счастья и нежности, она обвила его шею руками и стала целовать его тоже — уже "по-его", в одну только губу. Сначала нежно, а потом распаляясь. Ей хотелось, чтобы он дал волю своим рукам и поглаживал её не только по спине. Да и прижаться к нему ей хотелось сильнее и по-другому. Не замечая, что уже делает это, она опомнилась только, когда почувствовала, что её дрожь готова перейти рамки приличия. Тогда резко отстранилась и, не глядя на него, задыхаясь, прошептала:

— Пойдёмте вниз, я замёрзла!..

Спускаясь по металлическим ступенькам, она вспомнила, что