– Брешут, сучьи дети. Того мало, что сбежали, так еще наветы плетут! А князь Митрий Иваныч, небось, и поверил?

– На, остудись! – подавая Ивану большую пиалу, наполненную квасом, насмешливо сказал Антон. Потом добавил с укором: – Чего шумишь? Чай, великий князь про все уже доподлинно знает. На московский люд надежда у него великая. В грамоте, что я привез, велит Остею свое оружие из хранилищ раздать сидельцам.

– Неужто? Коль так, хорошо, ничего не скажешь. Да будет ли с того прок? Я к тому, что делается все неразумно…

Оружейник говорил взволнованно, резко, лицо его раскраснелось, стало злым.

В крепости не хватало сведущих в осадном деле людей, а бояре и дети боярские продолжали тайком покидать Москву. В то же время в Кремль все валили и валили крестьяне. Многие бежали от ордынцев кто в чем стоял, без одежды и запасов еды, но у всех были топоры или рогатины. Мужики, любой из которых мог один пойти с рогатиной на медведя, робко крестились на купола церквей, качая лохматыми головами, удивленно разглядывали высокие стены. Редко кому из них доводилось бывать в Москве, не говоря уже о сидении в осаде. Но никто не думал учить их сражаться на стенах…

Лукинич угрюмо слушал Рублева. Подтверждались его опасения в крепости неурядицы, безначалии… Даже об Алене перестал думать, все заслонила тревога за судьбу города, который давно уже стал для него родным.

Они сидели и говорили за столом лишь вдвоем. Старый Рублев, положив голову на руки, громко храпел. Андрейка дремал, примостившись рядом. Михалка еще раньше вышел из светлицы. Увидев, что Иван трет воспаленные глаза, Антон спросил:

– Спать, должно, хочешь? вишь, как очи у тебя набрякли?

– То от дыма. Сколько домов довелось спалить в эту ночь! – с горечью воскликнул оружейник. – Эх, как говорится, не умели шить золотом, так бейте молотом… Проспали князи и бояре Орду. Два года торочили: теперь татары-де не страшны! А мы верили. Ин ладно! – вдруг перевел он разговор. – Расскажи лучше, что там в Костроме, да и повсюду, делается.

– Доброго мало. Большая вражья сила идет на Москву. Под Переяславом чудом только не полонили татары великую княгиню с чадами и казной. Мы с охраной посольской, когда из Твери ехали, помогли отбиться. Повсюду ордынцы рыщут – не раз их дозоры встречали, когда гнали в стольную.

– Выходит, окружили Москву? Чай, теперь и помощи ждать неоткуда?! – взволнованно спросил Иван.

– Помощь будет. В Костроме воинство собирается, из многих городов каждый день полки приходят.

– А сколько воев в полках тех после Куликовской сечи? раз два и обчелся… Надо было Митрию Иванычу в осаду на Москве сесть, как в литовщину!

– А дальше что? У Кремника стены добрые, может, и отсиделись бы. Орда же пускай по Московской земле гуляет! А как она гуляет, ведомо, чай, тебе?!

– Ныне же все по-другому будет! – вскочив с лавки, выкрикнул уже проснувшийся Андрейка. – Татары на стены полезут, а князь великий как навалится на них с полками! Потеха! – возбужденно блестя глазами, заключил он.

– Верно, Андрейка, – улыбнувшись, потрепал его за рыжеватые вихры Лукинич. – Хорошо было бы, ежели б на Москве все это уразумели. Но жаль, далеко до того.

Иван рот раскрыл, хотел возразить, но Лукинич уже поднялся из-за стола:

– Ну, пора и честь знать, отъезжать надо.

Натянув кольчугу, надел кафтан и пояс с подвешенными к нему кинжалом и мешочком для огнива и трута, взял из рук Андрейки шлем. Отрок уже успел примерить его и сейчас с благоговением рассматривал многочисленные вмятины и царапины на потускневшей поверхности – следы вражеских мечей и сабель.

Неожиданно в сенях послышались громкие, возбужденные голоса, распахнулась дверь, и в светлицу ворвался Михалка.

– Дядя Лукинич! – закричал он с порога. – Остей-воевода Антипку за тобой прислал! Велел немедля к нему на великокняжий двор явиться!

На крыльце Лукинич даже глаза зажмурил, так ярко залит был двор полуденным солнцем. Возле ворот увидел Антипку, который кормил свою лошадь, поспешил к нему.

В усыпанной желтыми цветами выгоревшей траве безумолчно трещали кузнечики. Заслышав шаги, они умолкали и разлетались в стороны. Несколько белых бабочек, кружась, порхали друг за другом. В шелестящих на ветру листьях тополей свистели синицы. И лишь тревожный гул за оградой и смрад пожарища, омрачая все, напоминали о близящейся грозе.

– Что случилось, Антипка?

– Сын боярский с посеченным лицом велел найти тебя: Остею-де нужен.

«Так больше и не встретился с Аленушкой…» – хмуро думал Лукинич; он был раздосадован, взволнован, в груди, как тогда на Соборной площади перед походом на мурзу Бегича, тоскливо щемило сердце.

От грустных мыслей его отвлек Михалка. Пока Лукинич прощался с Рублевыми, он разгорячил свою пегую кобылу и, проскакав в полушаге от взвизгнувших дворовых девок, перемахнул через плетень на огород.

Лукинич, хоть и пригрозил парню, про себя отметил: «Молодец! На коне хорошо сидит, ничего не скажешь!»

Усевшись в седле, бросил взгляд на дом сурожанина: не покажется ль все-таки Алена в оконце? Но в закрытых рамах лишь блестела на солнце слюда. Вздохнув, молча поклонился провожающим и медленно тронул коня.

На великокняжьем дворе Остея уже не было. Лукиничу сказали, что он у Чешковой башни.

На Подол воины спускались по узкому, в три сажени шириной, Тайницкому переулку. В конце его находились выходящие на Москву-реку Водяные, или, как их называли москвичи, Чешковы, ворота по имени жившего вблизи боярина. Над ними, почти вровень с гребнем холма, белела высокая Тайницкая башня. Как и большинство башен Кремля, она была круглая и заканчивалась вверху широкой крытой площадкой. Но, в отличие от других, вырытый в ее подвальной части колодец позволял при осаде снабжать крепость речной водой. Поговаривали, что в одной из стен колодца имеется потайной ход с двумя ответвлениями, которые выводили в лес за Яузу и на Переяславскую дорогу, но где он расположен, никто из горожан толком не знал.

На Подоле тянуло сыростью и прохладой, копыта лошадей оставляли глубокие следы на влажной, топкой земле. Кругом толпились вооруженные сидельцы. У некоторых фряжские кинжалы и мечи, на головах черкесские шлемы – оружие из хранилища великого князя. Группа слобожан тащила к внутренней лестнице, ведущей на стену, тяжелую большую пушку. Наверху пушкари, разгоняя любопытных, устанавливали между зубцами тюфяки – малые пушки.

«На кой ляд они их тут ставят? – недоуменно пожал плечами Лукинич. – Приступа сбоку Зарядья и Великого посада ждать надо – там ни реки, ни рва, оттуда и полезет ордынец… Неужто Остей велел? А где ж сам он?» – окинул он взглядом высокую, с многочисленными узкими бойницами Тайницкую стрельню и прилегавшие стены. Но ни осадного воеводы, ни его приближенных не было видно.

Вдруг издали, откуда-то справа, бухнул набатный колокол. И не успело замереть в воздухе его тревожное гудение, как послышался второй удар, третий!