"Хреново выглядишь", — говорит Эдвард, твердоговорит, как та темнокожая сказала, за столом своим сидя, тоже за столом сидит,за столиком ресторанным, сидит, смотрит на нее. "Ты сама-то видишь, какосунулась?"

"Деньги, — выговаривает она. — Одолжи мне денег".

"Тебе не из чего отдавать долги".

"Нет, — шепчет она. — Сейчас у меня нет. Сейчас. Но воткогда…"

"Совсем с ума сошла", — так он говорит, и делает,не спросясь, заказ для них обоих, соус с зеленым луком, суп с эстрагоном, рыбукакую-то. Вино — белое. Официант как-то странно на нее косится, слышно, каксмеется Адель, тихий нечеловеческий смешок, как часовая пружина, закрученная вобратную сторону, лопается. "Ты где сейчас обитаешь — в мусорном баке, чтоли?"

Нет. Она не ответит. Отвести его, показать, — нет. Он жепросто трахнуться хочет, это потом, после хорошего обеда, нет уж, номер непройдет, она скрещивает руки на груди, нечего сказать, и все же, все же"Это все вообще откуда?" — он растянулся на простыне, не выглядит онразочарованным, нет, никак, пытается быть твердым, но нет; у него эрекция —раньше было покруче, член толстый, слабый, как змея беззубая, ха, червяк? Кактело у него в квартире, жаркая спальня, жаркая, как бьющееся сердце, и кровать,не кровать — испанский галеон, простыни, а балдахин вишневый, и он смеется —"Значит, жертвуешь всем, страдаешь во имя искусства? Лапочка, да когда мыбыли вместе, имела ты этот балет, плевать тебе было, тоже мне танцы!"

Неправда, неправда, — хочешь сказать, но не скажешь, да какему объяснишь? Тема балета ведет к Адели. "Ты даже не удосужился прочестькнижку про Баланчина, — ногти охота всадить ему в мошонку. — Это тебе плеватьна танцы, иначе бы прочел".

ДА ОН ЖЕ ПРОСТО ДУРАК, — ответила Адель. — А ТЫ ИЩИ СВОЕГОПРИНЦА, и "Мне деньги нужны, — говорит она. — Сегодня же". И,странно, дает он деньги, сразу же дает, не глядя; он, наверно, все же богатый —так много дать и так запросто. Сует бумажки ей в руку, пальцы сжимает, и —"Отсоси у меня". Стоит голый, член оживает, ну, наконец-то. "Ну,будь хорошей девочкой, давай, трудно тебе?"

Она молчит.

"А то отниму денежки".

Денежки? Теплые бумажки, и воздух вокруг нее теплый, и рукаего — тоже теплая, одно движение — и рука смыкается с рукой, а другую онподнимает, резко берет ее под подбородок, больно, открытой ладонью, она разжалахватку, бумажки разлетелись, попадали на пол, она бежала, дергала задвижку надвери, пальцы горели, ныли, горели на уличном холоде.

Адель молчала.

"Слушай", — очередной из ее ребяток, полулежит межраскинутых колен, ноги ее — на паласе, на складках отброшенной простыни, наткани песочного цвета. "Слушай, а может, у тебя резинка есть? У менянету".

"Нет, — ответила она, — у меня тоже нет".

Губы его надуваются, обиженный ребенок, ребенок с дрожащимигубами. "Так, ну, и что мы с тобой будем делать?"

"Танцевать, — отвечает она. — Танцевать мы можемвсегда".

Нашла работу, букинистический магазин, скользящий график, вте часы, когда никому неохота, каждый час — кошмар, каждая минута — пытка, муканевыносимая, все время просто стоять, а на полках — учебники медицинские,романчики гнусные дамские, и "жизнь замечательных людей", и "какстать неважно чем", а однажды возникшая "Я и Баланчин"незамедлительно переезжает в ее сумку, и правильно, и нечего, книжка так и так— ее, ее личная, а это — совсем еще новенькая, и фотографии резче, и страницыникто не захватывал, не сгибал, не трепал, — и она стоит у прилавка, прижимаетденьги, день за днем. Знала, что это плохо, знала — так нельзя, но иногдазавышала цены, так, самую малость, доллар, не больше, то здесь, то там, иденежки — в сумку, а какая разница, а что делать, Боже мой! Плата — всегоничего, а времени отнимает — массу, ворует ее время, дорогое время, то, безчего не прожить, то, что нужно, — никто ее не возьмет, ни одна студия, ни однатруппа, пока не наберется опыта, не наберется профессионализма, чтобы другихучить, а так много уже упущено, так много времени потеряно, надо работать,момент ловить, надо работать — и ох, как же мало часов в сутках, она ж уже вшесть утра просыпается, чтоб еще до работы танцевать, а потом — целый день заприлавком, а потом — потом в клубы, на всю ночь, там другие танцы, выматывают,но силу дают, и она точно обновляется, и готова опять танцевать, а что, что жеей еще делать?

Иногда — ей это не нравится, но сколько же к мире такого,что ей не нравится — она позволяет своим ребятишкам что-то ей покупать, мелочь,завтрак, пакетик орешков, кофе горячий на вынос, дома можно выпить, холодныйкофе в холодной комнате, выпить по пути на работу, и — черт, как же они узнали,что она там подворовывает, непонятно, откуда узнали, неважно, уволили и все, иза последнюю неделю не заплатили, удержали, вроде, в счет краденых книжек, какже она в ту ночь танцевала, танцевала как подыхала, а руки трясутся, головакругом, шея вот-вот сломается, ну, пусть наконец сломается, пусть все треснет,пусть отлетит голова, чтоб все вокруг сделалось красным и серым, чтобы потом —с маху о стену, чтоб уже навсегда — тишина. НЕТ У ТЕБЯ ПРИНЦА, и Адель молчит,и напрасно спрашивать. А ты бы что сделал? Скажи мне, ну ответь, мне это нужно,мне так надо знать, что мне теперь делать? Молчит. А она дрожит у стойки бара,бара, в котором даже стакана одного не может позволить себе заказать, а рядом —нет, уже точно не принц, не принц — непонятно кто, взрослый мужик, черныеджинсы, а к ним — пиджак, дорогой, и он говорит — какая вы потрясающаятанцовщица, действительно сексуальная, может, вы заинтересуетесь?

"Голой?"

"Только частные вечеринки", — объясняет он. Пахнетсигаретами, ментоловыми, а над кожаным красным диваном — наглевские ню, и онуверяет: "Никто и никогда и пальцем к вам не притронется, ни разу, этогонет в условиях контракта, я не за это плачу, и мне не за это платят". Асмотрит — так, словно она уже — голая. "А макияжем вы не пользуетесь? Вамбы очень пошла помада, ну, конечно, еще прическа, придумаем что-нибудь".

"Сколько?" — спрашивает она, и он отвечает.

И зависает молчание.

"Когда?" — спрашивает она. И он отвечает.

Музыка — громкая, слишком громкая, она сама магнитофонприносит, и кассеты — много, на выбор, на все вкусы, тема из"Стриптизерши", ну, а куда ж без нее, и софт-рок, и треш, она ж подочто угодно танцевать может, да какая разница — плевать, и что голая — тожеплевать, зря боялась, совсем не страшно, это только первый раз был кошмар, онисовсем по-другому говорят, не то что ее ребятки в клубах, неужто разница в том,что она голая, да нет, привыкла, и никакой разницы уже нет, а может, она просторазучилась слушать, она вообще ничего не слышит, кроме музыки, а музыка она неменяется, музыка, пот, сила мышц, мышц танцовщицы, она на четырех вечеринках заночь танцует, а когда запарка — так и на шести, один раз было десять, но десять— уже чересчур, еще бы чуть — со стола бы упала, руку сломала, у стула-тоспинка — твердая, ох, как много работы, ни минуты времени на себя, на настоящиетанцы, на станок, одна, вечно одна, темень, зима, никогда зима не закончится,руки все время мерзнут, в студии из окон — холодом веет, она заклеивает щелискотчем, заклеивает, руки трясутся, что это руки у нее вроде тоньше стали, или,может, пальцы стали длиннее, непонятно, тут слишком темно, но, похоже, онавсе-таки скинула вес, пять фунтов, может, десять, на вечеринках пьяные мужикиее худышкой обзывают, доской, "давай-ка, досточка, шевели задницей,детка" или "эй, крошка-худышка, а бюстик-то у тебя — не очень",да только она уже давно вышла за грань, там уже ничего не слышно, там уже ни чертане важно, где-то, танцуя, она поняла — нет, в таких местах принцы точно неводятся, нет здесь его, без кого не прожить, да, "найти своегопринца", да теперь и Адель уже не катит, редко теперь с ней говорит,единственная, кто что-то понимает, вторая книжка уже — такая же, как первая,растрепанная, зачитанная, да она не книжку читает — между строк читает, о себеАдель там и не говорит почти, это ж про Баланчина все-таки, и все же, все жекакие-то догадки, озарения, отзвуки боли, что-то просматривается,просматривается, когда читаешь; а ведь мы с ней ПОХОЖИ, это приходит снова иснова, когда читаешь какие-то фразы, снова и снова читаешь, да, она знает, какэто — когда танцевать необходимо, и гонишь эту необходимость от себя, какмужчину гонят, любовника, без которого — никак, как своего принца, отогнала — итянешься вновь, шаришь израненными руками, ищешь истерзанным телом, ищешь,потому что знаешь — без него никак, иначе ничего не нужно, вот она, разница межголодом и любовью, НАЙДИ СВОЕГО ПРИНЦА или хоть просто партнера. Потому чтоневозможно всегда танцевать в одиночестве.