в «Файеркиперс» в Батл-Крике, или даже в казино в Детройте. Он делает ставки в карточных играх, блэкджеке, стад-покере, рулетке и баккаре. Или нанимается на случайную работу к друзьям, переделывает дома или копает канавы, или, кто знает, может быть, грабит аптеки или угоняет машины. Меня ничто не удивит.

Он хмурится.

— Какая муха тебя укусила? Что случилось с детьми, которые уважали своих родителей, и знали, когда нужно держать рот на замке?

Фрэнки смотрит на меня. Я все испорчу. Я разозлю его, и тогда он выпьет еще больше, и это будет конец модельным машинкам за кухонным столом и ма, готовящей ужин. Я провожу языком по передним зубам. Мне хочется кричать на него, требовать ответов. Я бросаю взгляд на Аарона. Он смотрит на меня с ожиданием, в его карих глазах горит редкий огонек. И что-то сдувается внутри меня. Им нужна эта счастливая иллюзия. Я не буду той, кто отнимет ее у них.

— Ладно, хорошо. — Я обхожу стол.

— Куда ты пошла?

— У меня домашнее задание. Три работы, которые нужно написать к пятнице.

Домашнее задание всегда успокаивает его.

— Хорошая девочка. Как твои оценки? По-прежнему все пятерки?

— Конечно. — Не совсем. Но дайте ему время, и он напьется настолько, что забудет о своем вопросе.

Он тычет пальцем во Фрэнки.

— Видишь? Если твоя бестолковая сестра может это делать, то и ты сможешь. Какие у тебя оценки?

— Все пятерки, — лжет Фрэнки. Я не поправляю его. Когда смотрю на Фрэнки, в моем сердце что-то замирает. Где-то внутри этого одиннадцатилетнего крутого парня скрывается маленький мальчик с огромными глазами, любящий Кролика Банни, храбрый, старающийся быть сильным, когда крик становился слишком громким. Тогда мы утешали друг друга. Теперь этого нет.

— Хорошо. Молодец!

Я огибаю стол и почти свободна, только меня блокируют в проходе между кухней и гостиной. Это ма.

— Вот ты где. Иди помоги мне помешать соус. — Ма вытирает руки о фартук. Она вымыла волосы, убрала длинные пряди назад, сделав что-то вроде французской косы. Ма накрашена, но розовые диски румян на ее щеках мало помогают скрыть бледность кожи. — Смотри, что твой отец купил для меня! — Она держит керамическую банку в виде самого уродливого керамического петуха, которого я когда-либо видела.

— Что это?

— Банка для печенья! Видишь? Вкусняшка, вкусняшка! — Она снимает голову и шею птицы.

Как будто кто-то собирается печь печенье в этом доме. Она передает мне петуха, и я нахожу для него место на стойке рядом с задней дверью.

Мама наклоняется над Фрэнком и целует его в лоб. Он обхватывает ее рукой, поглаживая живот.

— Так чем все занимались, пока я вкалывал как проклятый?

Я отворачиваюсь от этой внезапно ставшей идеальной семьи и помешиваю соус. Фрэнки рассказывает о научных проектах в школе, о местных соревнованиях по скейтбордингу, к которым он готовится на следующей неделе. Аарон болтает о своих учителях, о художественном классе, о создании коллажей из газет и макаронной лапши.

— Ты бы поосторожнее с этим искусством, а то превратишься в педика. — В смехе Фрэнка слышится жесткая нотка.

— Фрэнк. — Голос мамы легкий, дразнящий. Она порхает по кухне, вытаскивает из духовки чесночный хлеб, проверяет курицу, достает с полки стаканы, останавливается у стола, чтобы взъерошить волосы Аарона, сжать плечо Фрэнка. Эта ма, с улыбкой на грубом лице, отличается от больной, потной, плаксивой женщины в кровати, когда Фрэнка нет дома. От хнычущей, неуклюжей коровы, которой она становится под гнетом Фрэнка. Моя мать — хамелеон; ее личность меняется по мановению руки Фрэнка.

— Уберите со стола, мальчики, — говорит она. — Ужин скоро будет готов.

— А чем занималась ты, Сьюзи Кью? — спрашивает Фрэнк, помогая мальчикам укладывать модели машин обратно в коробки.

— О. Ну, ты знаешь. Готовка, уборка, забота о детях и ребенке в моем животе.

Я сжимаю челюсть. Боль в мышцах не дает мне забыть.

— Черта с два ты это делала. Это я убиралась. Я следила за тем, чтобы у мальчиков была нормальная еда. Я поднимала и одевала их, собирала в школу, заставляла принимать душ и чистить зубы. А ты три недели не могла поднять свою ленивую задницу с кровати.

Мама смотрит на меня. Ее глаза становятся жесткими и блестящими.

— Следи за своим языком, девчонка. У нас добрый семейный ужин. Конечно, я вздремнула пару раз. Во мне растет ребенок.

— Уважай свою мать, — рычит Фрэнк. — Или я отрежу твой нахальный язык.

Я должна заткнуться. Мне нужно заткнуться. Но что-то внутри меня острое как стекло, не дает. Я не могу сдержаться.

— Я не лгу! Она не выходила из своей комнаты все это время! Она даже душ почти не принимала. Я все делала.

— Что я тебе говорила, Фрэнк? Она всегда пытается выставить меня в плохом свете. Она пытается настроить тебя против меня.

— Это ложь!

— Хватит! — Фрэнк хлопает кулаком по кухонному столу.

Я прижимаюсь к столешнице. Лица мальчиков побелели от ужаса.

— Оставь свою мать в покое. Ты ленивая, неблагодарная…

— Фрэнк, — вклинивается ма своим сладчайшим голосом. Она подходит к нему сзади и разминает его плечи. — Не позволяй ей все испортить. Мы празднуем! Мы празднуем твой приезд!

Взгляд Фрэнка пронзает меня. Наступает долгий, полный напряжения момент, когда мы все просто ждем и смотрим, что он сделает дальше. Он моргает, поворачивается и улыбается мальчикам.

— Кто хочет сто баксов?

Мои братья ликуют. Фрэнк отделяет хрустящие двадцатидолларовые купюры, такие новые, что они выглядят фальшивыми. Я не получаю ничего. Я этого и не жду. Они наказывают меня за то, что я сказала правду.

Когда еда готова, я убираю газеты, мою стол и расставляю столовое серебро. Фрэнк сидит справа от меня, его присутствие словно излучает тепло. Я ем в тишине и позволяю разговору крутиться где-то рядом. Фрэнки и Аарон едва могут умолкнуть на мгновение, им так хочется рассказать Фрэнку все мельчайшие подробности своей маленькой жизни.

Я заглатываю рис, курицу, кукурузу, подливку. И не чувствую вкуса. Вилка за вилкой. Мой желудок наполняется, и я ем еще, еще, еще, еще, пока вот-вот не взорвусь. Мама приносит яблочный пирог и ванильное мороженое, я съедаю и их тоже.

Ухожу, как только убирают со стола, и провожу остаток вечера в своей комнате. Сегодня порезы длинные и глубокие. Я делаю пять из них, сильно вдавливая лезвие в белую плоть левого бедра. Кровь идет больше часа.

Глава 10

Вторник наступает слишком быстро. Я сутулюсь на жестком металлическом стуле в классе групповой терапии, глядя в окно и ожидая начала