На пороге землянки, по ту ее сторону, день был полон голубого, какого-то ясного дыма…

– Капка, ты что?.. Ошалела? Обуйся.

– Сашуня, я не могу. Сапоги не лезут.

– Ну так обуй мои.

Мы выскочили из землянки обе полуодетые. Саша быстро сбегала к озеру за водой. Озерцо подергивалось золотым, частым блеском, ветер дул мне в лицо, путал волосы…

Разбив Вериным, обутым наскоро сапогом солнце в огромной луже, Саша медленно зачерпнула ковшиком свежую воду из деревянной бадьи и принялась мне поливать. Я крепко и радостно отжимала и встряхивала пальцы.

– Да вы что?.. Смеетесь? – выглянув из землянки, спросил Озеровский.

– Нет. Умываюсь. А что? Я сию минуту.

– Ну знаете ли… Я не нахожу слов…

4

Землянка.

Повернувшись щекой к слюдяному окошку с видом добитого обстоятельствами человека, сидел наш маленький капитан.

Против него, опустив голову и зажав ладони коленками, незнакомый мне человек. Лицо у него интеллигентное, остроносое, молодое.

– Мы вас ждем, Великанова… Разумеется, если сумеете уделить нам минуту внимания, – хохотнув от ярости, сказал мне маленький капитан. – Без вас мы в данном конкретном случае, увы, обойтись не можем… Увы!.. Мы действительно без вас обойтись не можем. – Голос его осекся. – Вы готовы, надеюсь? Совершили свой утренний туалет?.. Битте, долметчер [3], – сказал он, обратившись к немцу.

– О-о-о, фрейлейн!

Вопль любезности. Голова затикала.

Это был первый немец, которого я увидела за время войны. Немец! Один из тех, кто убил моего отца. Один из тех, по воле которого голодает нынче в осажденном городе моя мама!..

– О-о-о, фрейлейн!

Живой. Настоящий немец… Что же это такое?! Лейтенант Ситников выезжал столько раз с Озеровским на передовую, прочел десятки, нет, сотни листовок. Но на его голос не перебежал ни один немец! А вот этот перебежал. Примчался!.. Сидит и смотрит на меня, не отрывая глаз.

Озеровский столько раз объяснял начальству, что перейти на сторону русских в условиях Тунтури не просто, опасно.

Здесь не лес. По снегу не проползешь на брюхе, прячась за стволами деревьев, которых нет…

Как же он добрался до нас, этот немец? Как разыскал моего сердитого маленького начальника?

Вокруг толпились все, кто мог ходить. Ребята, пришедшие с вахты, внимательно оглядывали перебежчика, прислушивались к тому, что говорит ему Озеровский и перевожу я.

Его зовут Отто Генц… Он антифашист. Он просит учесть его убеждения. Давно он решил: при первом удобном случае перебежать на сторону русских… Вчера была пурга. И плохая видимость. Это раз. А второе то, что поднят был ураганный огонь в ответ на трансляцию… Да, да… Он, разумеется, рисковал жизнью. Он просит учесть в дальнейшем, что рисковал жизнью… Он верит в твердое слово русских. Они обещали сохранить перебежчикам свободу и жизнь.

Вчера, когда все пошли спать – это было в левой от переднего края землянке, – он притворился, что вышел по нужде. Под утро дополз до колючей проволоки… И ринулся вниз. Его увидел кто-то из наших солдат. Он поднял вверх руки. В одной из них был зажат носовой платок. Как белый флаг. Когда солдат подошел, он, Отто Генц, объяснил ему: «Гитлер капут…»

Теперь война для него окончена. Военные действия не отвечают его гуманистическим убеждениям.

– Диспозиция частей? Каков ваш личный состав? Каково настроение противника? Каким оружием располагают близлежащие части? – опуская лирику, деловито допрашивал пленного Озеровский.

5

В этот период войны на Севере перебежка немца на нашу сторону была событием значительным. Каждый к этому событию отнесся по-своему. Озеровский радовался, что нас перестанут дразнить в Полярном «листовочниками» и «разложенцами». Старшина ликовал, что сумел протянуть рацию под носом у врага: он был храбр, и вот награда за его храбрость. Я же так приняла это обстоятельство, что вывела, мол, из строя вражеского солдата.

У всех в землянке, даже у раненых, было чувство приподнятости. Все хотели узнать, как живет противник на той стороне хребта. Перебежчика засы́пали вопросами. Я переводила.

– Что они едят? Что пьют? Сколько у них землянок?

Живут ли врозь на той стороне солдаты и офицеры?

– К их землянкам ведет шоссе из Норвегии, – объяснял пленный. – На той стороне хребта есть деревья – пихты и ели… Там земля живая, там птицы… Не то что здесь. С той стороны к подножию Тунтури подкатывает грузовик. Каждые сутки немецким солдатам и офицерам подвозят пищу, письма и боеприпасы.

Он говорил все это сдержанно, немного смущенно… До перебежки он, видно, и представить себе не мог, как выглядит наш склон Тунтури. Его удивляло теперь, что здесь так мало землянок, что мы живем в землянке санбата. Он не знал, что подходы к нашему рубежу