батон, хотя у того почти никогда не было аппетита. Проявление такой доброты серьезно задевало чувства Марицы. Зачем столько хлопот и шума из-за мальчика-калеки? Она не могла этого понять.

Марица обнаружила, что такое отношение деревенских к Шандору-младшему проявлялось и в прошлом. Она узнала об этом совсем недавно. Три года назад ее сын, еще не отказавшись в то время от своих постоянных проказ, во время работы ночным сторожем на спор стащил трех цыплят со двора одного из членов сельского совета. Михай в то время был мировым судьей и вынес Шандору-младшему самое мягкое наказание из всех возможных. Тот, правда, потерял работу ночного сторожа, и с тех пор у него уже не было нормальных заработков.

Какими бы сложными ни казались вопросы, связанные с Шандором-младшим, Марица не могла также игнорировать проблемы, касавшиеся Шандора-старшего. Она недооценила то, как трудно будет ей снова жить вместе с ним в одной деревне. Куда бы она ни пошла, тень ее греха повсюду следовала за ней.

С этим бременем, давившим на нее, Марице оставалось только одно: пойти к своей подруге, тетушке Жужи, которая могла не только предсказать ей судьбу, но и подсказать, что ей делать дальше.

* * *

Марица добралась до Сиротской улицы и, открыв калитку, вошла во двор дома тетушки Жужи. Поднявшись на крыльцо, она постучала в окно. Когда повитуха открыла дверь, Марицу встретил приторно-сладкий запах табака тетушки Жужи. Кухня была тем местом, где повитуха проводила бо́льшую часть своего дня (когда она не дефилировала по деревне), и запах ее любимого табака там стал уже неистребим.

Марица села за длинный кухонный стол. На ней было одно из ее самых простых платьев, но все равно на Марицу было очень приятно посмотреть. Утром она разгладила свое платье утюжком, и на нем пока еще не появилось ни единой морщинки. Она с тревогой сидела, ожидая, когда повитуха начнет с ней разговор. Ежедневные визиты к тетушке Жужи были для нее чем-то бо́льшим, чем просто дружеское общение. Письма и телеграммы, которыми они обменивались на протяжении многих лет, являлись для Марицы живительной силой во время ее пребывания в Будапеште. Теперь же, когда она жила так близко от своей подруги, она могла обращаться к тетушке Жужи за советом практически по любому поводу. Марица привыкла считать повитуху своей личной феей, способной силой волшебства заставить будущее подчиниться ее воле. Марица могла излагать за кухонным столом тетушки Жужи все свои обиды и проблемы – и рассчитывать на то, что они будут успешно решены.

Повитуха прошаркала к буфету за старой колодой игральных карт. Вернувшись к столу, она плюхнулась на скамейку напротив своей подруги. Ей не нужно было спрашивать Марицу, что именно ту заботило. Тетушка Жужи достаточно часто слышала жалобы на Шандора-младшего и уже порядком устала от них.

– Почему ты с ним все еще возишься? – часто интересовалась повитуха.

Тетушка Жужи положила колоду на стол перед собой, вытащила несколько карт и развернула их веером «рубашками» кверху в своей любимой манере предсказывать. У нее имелось несколько способов для гадания, однако Марица предпочитала карты. Тетушка Жужи перевернула несколько карт лицевой стороной вверх и окинула каждую серьезным, задумчивым взглядом. Затем она объяснила Марице, о чем ей они рассказали.

После этого она потянулась через стол за своим табаком, бросила щепотку в чашу своей трубки и утрамбовала ее. Затем повитуха взяла со стола трубочный тампер[8], как следует примяла табак и, глядя на Марицу, которая внимательно изучала карты, сказала своей подруге:

– У меня есть один способ.

Тетушка Жужи порылась в кармане фартука в поисках спичек, раскурила трубку и с удовольствием сделала глубокую затяжку.

– Все это продлится недолго, – произнесла она, выпуская изо рта дым.

Затем повитуха потянулась через стол, собрала карты в общую колоду и завершила свою мысль:

– Тебе не придется наблюдать за мучениями своего сына.

Что же касается второй из проблем Марицы, которая касалась Шандора Ковача-старшего, то у тетушки Жужи имелась прекрасная идея и на этот счет. Марица уже давно уяснила для себя, что у повитухи всегда было наготове решение для любой проблемы.

* * *

Летние урожаи принесли деревне неплохую прибыль. Арбузов и картофеля было в изобилии, а к концу сентября начали жать пшеницу, которая тоже хорошо уродилась. Однажды в конце сентября деревню вдруг поразила новость о том, что Шандор Ковач-старший умер. Его смерть потрясла весь Надьрев. Шандору-старшему было всего сорок четыре года, и все лето он усердно работал в поле. Для деревенских стало полной неожиданностью то, что такой привычный к физическому труду человек мог внезапно скончаться.

Если бы Марица проявила толику мужества или же, по крайней мере, хотя бы любопытство, то она бы пошла в сельскую ратушу, чтобы взглянуть на реестр смертей. В таком случае она могла бы прочитать, что было указано в качестве причины смерти ее бывшего мужа. На этот раз тетушка Жужи велела звонарю в этой строчке написать «апоплексический удар».

Шандор-старший не хотел иметь ничего общего с Марицей с тех пор, как она вернулась, но Марица тем не менее чувствовала присутствие своего бывшего мужа везде, куда бы она ни пошла. Ей казалось, что его тень маячила в каждом проходе магазина, за каждым углом, за каждым поворотом дороги. Он был подобен тяжелому туману, который постоянно пытался окутать ее, и с его смертью этот туман рассеялся. Теперь Марица ясно видела, что ей следовало делать дальше.

Она не смогла заставить себя принять решение тетушки Жужи относительно ее бедного сына, но она тем не менее придумала способ, как вычеркнуть его из своей жизни в Надьреве. Теперь, когда Шандор-старший не мешал ей, она, не теряя времени, приступила к реализации своих планов. У нее все еще оставались полезные связи в Будапеште, и через них она смогла устроить там Шандора-младшего на работу в управление городского транспорта.

Вот теперь ей наконец-то ничто не мешало начать жизнь с чистого листа.

* * *

Данош уже несколько недель жил на своем участке, и осенние ночи теперь стали холодными. Бо́льшую часть лета он спал под открытым небом, лежа на своей циновке под ярким светом звезд. Он проводил так ночь за ночью. Готовясь вечером улечься спать, он то мурлыкал себе под нос какую-либо мелодию, то пел в полный голос, и тогда его голос разносился по Венгерской равнине, как птичье пение.

Последние несколько ночей он из-за наступившей прохлады спал в своей соломенной хибарке, которую было