* * *

– Ты это видишь? – спросил Мрачный дедушку, когда они добрались до верхнего края лагеря, а строй демонов, никуда не улетая, так и висел над полем боя.

Он надеялся, что это просто дикие демоны, а не что-то более весомое… разгневанное божество, например. Дым поднимался и присоединялся к демонской туче, но, когда они вошли в лабиринт палаток, Мрачный совсем потерял из виду долину и не смог разобрать, вызваны ли черные дымы пожаром или чем-то похуже.

– Что? – спросил дедушка, и это было исчерпывающим ответом. – Дым?

– Нет, дед, я… – начал Мрачный, но когда они обогнули палатку, то чуть не сбили с ног мальчишку в синей головной повязке.

Парень взвизгнул, отшатнувшись, и выстрелил в них из арбалета. Стрела прошла высоко, хвала Блудливому за удачу, которую он украл для своих потомков, и Мрачный, скользнув вперед, остановился перед парнем.

– Сучий ад, мелкота, мы свои! Ты кого-нибудь покалечишь, если будешь стрелять из дохлячка куда попало!

Мальчишка в ужасе все еще смотрел вверх, и, оглянувшись, Мрачный увидел вереницу мьюранских пленных, спускавшихся с горы. Это кое-что объясняло: недоросток решил, что на лагерь напали с тыла, и бросился на первую же большую тень.

– Мы их захватили, парень, мы взяли…

Но мальчишка смотрел не на холм позади них, он таращился на дедушку, который как-то уж слишком долго не высказывался о его глупости, и вот первые теплые капли просочились через волосы и защекотали Мрачному скальп.

– Ох, нет-нет-нет, – простонал тот, путаясь в завязках сбруи. Но он уже понял, даже не успев ее снять, что дедушка чересчур обмяк, – висящая рука мазнула Мрачного по лицу, когда он стал опускать старика на землю. Мрачный понимал, что это случится, с тех пор как узнал, что такое смерть, но не так же – только не с человеком, который научил его всему, что следует знать, и еще паре премудростей в придачу. – Ох, дед…

Несколько перьев торчало из открытого рта дедушки, остальная часть стрелы уходила через нёбо вглубь черепа, а блестящий наконечник торчал из макушки. От старика уже пахло так, словно он пролежал мертвым несколько недель.

Убит из лучка-дохлячка – оружия, которое он так презирал. Убит мальчишкой, чью жизнь они только что выкупили там, на плато, и дедушка даже не успел спеть для своего сына.

– Простите, – проквакал мальчишка, и Мрачный, подняв голову, увидел, что тот плачет едва ли не так же горько, как он сам. Паренек уронил арбалет, когда Мрачный встал во весь рост; потом повернулся, чтобы убежать, но сделал это недостаточно быстро. Мрачный прыгнул, сбил с ног и навис над ним, крепко схватив за горло. Он сжал пальцы, мальчишка намочил штаны, и Мрачный хотел остановиться, отпустить свою жертву, боясь того, что делает с пареньком, даже сильнее, чем скорбя о дедушке, но рука только сжималась, и он прошептал:

– Прости меня и ты.

* * *

Стоило Марото подумать, что червяки уже перестают действовать, приход стал забористее и безумнее – багряная пехота выглядела чуть человечнее, но вела себя еще демоничнее. Когда Пурна вытащила из ключицы солдата свой нож-какури, а Марото отбил удар другого воина, который проткнул бы его подопечную, он увидел, что в глубине рядов вражеские солдаты прекратили сражаться и начали поедать мертвых. Из всех возможных мерзких событий надо было, конечно, повторить виндхэндские… Ничто уже не казалось смешным – по крайней мере, смешным по-хорошему, и Марото сказал себе, что больше никогда не будет жалиться. Так он делал всегда на выходе из дурмана, когда все становилось предельно жутким. Дым словно изливался из земли, и, куда бы он ни шагнул, его запах походил на смрад паленого волоса и едкую вонь семени. Марото едва успел поднять щит, чтобы отбить пику, которая проткнула бы Пурну.

– Надо отходить, – прохрипела она. – Мы не найдем генерала Чи Хён в этом тумане. Ты видишь остальных?

– Не, – ответил Марото, у которого язык снова заработал нормально, поскольку часть скорпионьего яда вышла с потом.

Трое бешеных имперцев вылетели на них из дыма, и Марото исполнил самый хитроумный танец в своей жизни: все было бы просто, если бы он мог вышибить им мозги щитом, находясь в здравом рассудке, но он не хотел нарушать клятву больше, чем уже сделал. И он метнулся между Пурной и безумными солдатами – щит вверх, щит прямо, щит вниз, – а девушка бросалась в проемы и пронзала врагов. Во всей этой суматохе он заработал лишь пару-тройку мелких порезов и царапин, но надо отдать себе должное: когда он откатился в сторону, а Пурна прыгнула вперед, чтобы разрубить лицо последнего нападающего своим изогнутым клинком, Марото увидел, что на ней нет ни ссадины. Тогда он снова захихикал. И продолжал смеяться, пока вставал и брел вместе с девчонкой, пошатываясь, сквозь дымовую завесу, чтобы выйти на сцену, потому что он наконец-то понял, какую роль играет в этой странной пьесе.

Он демон Пурны.

* * *

София пыхтела, пересекая лагерь вслед за Хортрэпом; в боку у нее словно шилом кололо – прореха величиной с Агримонийский каньон. Даже лагерные приживалы, которые во время боя обычно прятались, чтобы не поймать шальную стрелу, вышли посмотреть вниз, на обескураживающую картину, а парочка с тяжелыми сумками уже улепетывала вверх по склону, не дожидаясь, когда все станет еще диковиннее. София их понимала: она ни разу не видела, чтобы Мордолиз был так счастлив, а Хортрэп так встревожен. Когда палатки на нижнем краю лагеря поредели и они пробрались сквозь заставы, она узрела, что черный столб дыма, восходивший с поля боя, имел идеальную цилиндрическую форму и поднимался высоко, насколько видел глаз. В сердцевине колонны засверкали сполохи, и София наконец распознала висевший запах, который пыталась определить всю дорогу с плато: дюжину лет назад их с Лейбом застигла в горах гроза, и удар молнии разнес камни так близко, что они ощутили ее энергию, пощипывающую язык, и ее жар.

Цилиндрическое облако покрывало большую часть долины и расходилось вширь, окутывая передовую. София увидела, что задние ряды кобальтовой пехоты взирают на черную колонну с ужасом и трепетом, а оружие повисло в безвольных руках – у тех, кто его не бросил. Хортрэп бранился так, что можно было демонов разбудить, и София тоже бы ругалась, успей она отдышаться, – худшей демонщины она не видела за тридцать неспокойных лет своей жизни. Цепные колдуны имперской армии призвали что-то такое, что смертным нипочем не загнать обратно… И она бежала прямо в этот кошмар.

Тут Хортрэп остановился так резко, что она чуть не налетела на него, – колдун стал точно у подножия Языка Жаворонка. Поникшие силуэты арьергардцев, и цирюльников-хирургов, и офицеров, и всех, кто еще остался в Кобальтовом отряде, выстроились между ним и вращающейся колонной. Мордолиз уселся на задницу и завыл изо всех сил, молотя хвостом по пыли…

Хлопок. Не громкий, как палили некоторые ружья, а больше похожий на звук в сочетании с чувством, которое возникало у Софии, когда она спускалась в долину после долгого пребывания в горах. И совершенно неожиданно колышущийся столб чернильной тьмы и мерцающего света всосался обратно в поле боя, как будто в трубку втянули дым. Но пока вершина колонны спускалась с небес, на поле, очевидно, что-то изменилось. Вместо того чтобы впитаться в землю, оставшийся дым изогнулся над долиной, отчего у Софии защипало в глазах, а Хортрэп закашлялся.