Казалось вполне разумным двигаться к западу – в этом направлении, как все знали, лежала Новая Испания. Хотя испанцы и были удивлены, что не обнаружили золота, серебра и хлопка, которые, как Кабеса де Вака заверял императора Карла, должны были лежать на их пути, однако они заключили, что дело в том, что они двигались вглубь материка, в то время как маршрут Кабесы пролегал вдоль побережья. Некоторым не хотелось возвращаться к цивилизации – они предпочли бы продолжать жить среди опасностей в надежде на сокровища, нежели покинуть Флориду бедняками.

Москозо надеялся достигнуть Новой Испании летом 1542 года, однако техасские земли оказались слишком засушливыми, чтобы предоставлять армии достаточно припасов. Поэтому испанцы вернулись к Миссисипи возле Гуачойа, где умер Сото. Здесь они провели зиму, делая плоты для сплава вниз по реке.

В конце концов экспедиция, в которой к этому времени оставалось 311 человек, добралась на корабле до Пануко в сентябре 1543 года. Вице-король Мендоса приветствовал их и распорядился, чтобы их накормили всем, о чем они попросят. Новости вскоре достигли Гаваны. Так подтвердилось то, о чем там уже подозревали: Сото погиб. Исабель, его вдова, была безутешна.

Экспедиция Сото была одной из наиболее необычных в истории испанских завоеваний в Новом Свете. Ее можно было бы счесть героической – если бы у нее была настоящая цель. В действительности же Сото и его неуклонно уменьшающийся отряд бывалых испанских конкистадоров и их лошадей просто двигались все дальше и дальше, постоянно ожидая открыть новое Перу или новую Мексику; сам Сото и его старшие соратники не переставали верить историям о том, что в пятидесяти лигах впереди лежит именно такое царство, изобилующее запасами золота, а не только маисом и хурмой или другими деликатесами, такими как водяной кресс, капуста, грецкий орех или виноград, не говоря уже о «пропорциональных и высоких» девушках племени маканоче или пышных представительницах племени мочила.

Испанцы часто слышали самоуничижительные реплики наподобие: «Умоляю простить ошибку, которую я совершил, не дождавшись, чтобы приветствовать тебя и выказать тебе повиновение, в то время как такое действие должно было являться (и является) для меня делом чести»{1107}; или: «…О высочайший, могущественный и добрый господин! Представь себе, что должны были почувствовать я и мои люди при виде тебя и твоих людей… Где была наша гордость, когда эти свирепые звери, ваши кони, с такой быстротой и напором вторглись на мою землю… Надеюсь, ты скажешь мне, кто ты такой, откуда пришел и чего ищешь»{1108}.

Зачастую испанцы были жестоки. Несколько раз нам приходится читать: «…из тех, кого взяли в плен, шестерых губернатор отослал обратно к вождю, отрубив им правые руки и носы»{1109}. Или же: «…после того, как нас два дня вели в сторону от намеченного пути, губернатор распорядился, чтобы индейца [проводника] подвергли пытке, после чего он признался, что его хозяин, вождь нондако, приказал ему поступить так… Было приказано бросить его собакам»{1110}. В таких ситуациях Эрнандо де Сото не вызывает симпатии. Однако его положение было поистине бедственным. Порой напряжение было вызвано «невыносимыми мучениями, которые причиняли нам мириады москитов»{1111}; при свете дня казалось, что паруса кораблей полностью покрыты ими. Мы не можем простить ему совершенные жестокости – однако не можем также и забыть о перенесенных им многочисленных трагедиях.

Перенесемся теперь в Венесуэлу. Великая экспедиция Федермана уже давно скрылась в Андских отрогах. Немногочисленные испанские поселенцы в Коро продолжали вести суровую и простую жизнь, время от времени прерываемую приходящими с карибских островов невыполнимыми для них требованиями прислать рабов{1112}.

Коро по-прежнему сохраняло значение как место, откуда можно отправлять экспедиции, – и именно поэтому там появился Филипп фон Гуттен. Это был выходец из могущественной франкфуртской семьи, второй сын Бернарда фон Гуттена, некогда имперского представителя в Кёнигсхофене, и его характер, очевидно, сформировался под воздействием неумеренного чтения романтических повестей. В ранней молодости покровителем Филиппа был друг императора, Генрих Нассауский; также Филипп какое-то время был компаньоном принца, будущего императора Фердинанда. Он прибыл в Новый Свет, когда ему еще не исполнилось тридцати, в 1535 году (родился Филипп в 1511 году[142] в Биркенфельде под Франкфуртом), ища доблестных деяний: «Проведя большую часть жизни среди друзей, я желаю вернуться, покрыв славой имя мое и моей семьи, так чтобы никто не посмеялся надо мной»{1113}.

Ему было за кем тянуться: один из фон Гуттенов командовал армией императора Фридриха Барбароссы в войне с венграми; также Филипп был кузеном гуманиста-реформатора и мятежника Ульриха фон Гуттена, умершего в молодом возрасте, а его старший брат Мориц был епископом города Айхштета. Индии были для Филиппа фоном, на котором он надеялся выразить свою личность, идеал человека эпохи Возрождения. «Бог мне свидетель, – писал он своему брату-епископу, – что в этом путешествии мною движет отнюдь не жажда наживы; скорее можно сказать, что я охвачен некоей странной мечтой. Мне кажется, что я не упокоюсь с миром, пока не увижу Индий (No hubiera podido morir tranquilo si no hubiese visto las Indias)»{1114}.

Филипп присоединился к первой, неудачной экспедиции Федермана[143] на равнины, в которой погибли три четверти солдат. Он восхищался Федерманом, которого встретил в Севилье. «Я уверен, – заметил он как-то, – что будущее этой провинции зависит от него». В послании брату-епископу он писал: «Я прошу тебя рассматривать это как честь для тебя и для наших друзей, если я вернусь, тяжело обремененный долгами, ибо в настоящий момент я не могу ожидать привезти с собой какую-либо иную добычу». Затем его письма приобретают более мрачный оттенок: «Если бы ты только знал, какие усилия и опасности стоят за привозимыми отсюда богатствами, скольких тысяч христиан стоили нам Индии, сколько флотилий люди теряют, прежде чем отыскать свое Перу…» Он добавлял: