рюкзак и, усевшись на кухонный стол, сказал:

— Прибыл… Здравствуй!

— Здравствуй!

— Башмаки привез…

— Ладно, Фери.

— Никто не разыскивал меня?

— А кто бы тебя разыскивать стал?

Фицек не ответил.

— Как живете?

— Живем.

— Ну, а новостей-то нет никаких?

— Какие еще там новости? Господи!.. А у вас?

— Да что ты? Господь с тобой!..

Пишта, работавший в ночной смене, спал в комнате.

Во сне он услышал голос отца, потом во сне же явился ему и сам отец и спросил: «Какой ты получил аттестат?» Пишта, будто муха села ему на лицо, состроил гримасу, наморщил лоб, застонал и проснулся. Прислушался. Из комнаты на самом деле доносился голос отца. «Приехал!» Пишта не помнил, что ему приснилось, только чувствовал: что-то нехорошее…

— Фери, сколько ты останешься дома? — послышался из кухни голос матери.

— Разнесем с Венцелем барахло. Потом еще дня четыре, — зевая, ответил Фицек.

Жена знала: раз муж зевнул — стало быть, страх проходит.

…Втащили чемоданы в комнату. Фицек поставил винтовку в угол возле шкафа. Пишта поздоровался с отцом. Даже дважды поздоровался, улыбнулся ему и после привычных: «Ну, как дела? Что нового?» — спросил:

— Папа, скажите, пожалуйста: солдаты ворчат?

— Что значит «ворчат»?

— Ну, что, мол, хватит уже, довольно!..

— Погляди-ка туда! — И Фицек указал на стоявшую в углу винтовку.

— Вижу.

— Так чего же ерунду спрашиваешь?

— Ерунду? — переспросил Пишта и присел на кровати. — Винтовка-то ведь ваша?

— Да неужели?

— Вот вам и неужели! Мы уже в ноябре вышли на улицу.

— Кто это мы?

— Это не важно!

— Социал-демократы?

— И они тоже. Пошли к Промышленному музею. Народищу — уйма! Знаете, сколько было людей? — Он хотел было уже сказать: «Миллион», но передумал. — Видимо-невидимо!.. И мы тоже были там. Вы же ничего не знаете. Бокани[52] выступал.

Пиште не давали покоя мысли о революционных социалистах. Он хоть и не имел права говорить, но своей принадлежностью к ним гордился чрезвычайно.

Фицек разозлился. Его обидели слова: «Вы ничего не знаете».

— Да будет тебе известно, что я прежде твоего познакомился с Бокани. Знаешь, сколько раз я слышал его в «Зеленом Охотнике»? — И для вящей убедительности спросил: — Он все такую же широкую шляпу носит?

— Это ерунда, не важно, — лязгнул зубами Пишта, но, заметив, что отец обиделся, примирительно добавил: — Шляпу? Ну не все ли равно, папа? Важно, что Бокани заявил: «Мы приветствуем русскую рабочую революцию! Долой бесчеловечную кровавую бойню!» Под этим, папа, он подразумевал войну. «Мы протягиваем руку русским товарищам. Они вернули человечеству веру в социализм». Папа, а вы знаете, что в России-то пролетарская революция?

Фицек, оскорбленный, смотрел на сына:

— Пусть себе Бокани глотку дерет. Это его дело. Ему за это жалованье платят. Но ты-то зачем распинаешься?

— Это ерунда — жалованье. А знаете ли вы, папа, что на Чепеле женщины бастуют?

— Не знаю.

— А знаете ли вы, что бастуют работницы и на табачной фабрике?

— И этого не знаю, — глухо произнес Фицек.

— А что барышни с телефонной станции тоже готовятся к забастовке?

— И этого не знаю! — крикнул Фицек. — Но тебе-то какое дело до них? За шлюхами стал гоняться?

Пишта встал с кровати. Тонкие ноги его, торчавшие из-под короткой рубахи, казались неестественно длинными.

— Папа, что вы говорите? Ведь это же работницы…

— А ты что с ними делаешь?

— Ничего. Кружок Галилея…

— Какой кружок?

— Галилея…

— Это еще что такое? Кто он такой?..

— Ученый.

— Ну что?.. Какое тебе дело до него?

— Есть дело!

— Скажи… — тихо, но уже трепеща от ярости, спросил Фицек, — чего тебе, собственно, надо?

— Того же самого, что произошло в России.

— А что там случилось?

— Что случилось? А вы не знаете?

— Не задавай мне вопросов, не то стукну так, что в лепешку превратишься. Отвечай, коли спрашивают! Что там случилось?

— Что? Землю крестьянам роздали.

— А мне-то что? Я ведь не крестьянин.

— Заводы поставили под рабочий контроль.

— И это не мое дело. Я самостоятельный ремесленник.

— Мира хотят!

— Мира? Вот это и я признаю. Но тебе-то что за дело до всего этого, сопляк ты несчастный?..

— Папа, не надо со мной так… Я уже вырос.

— Вырос? Вот как?.. — и Фицек, глядя на сына снизу вверх, все ближе подступал к нему. — Так знай, что и через десять лет, даже на свадьбе твоей, коли будешь вести себя неприлично, я и тогда сопляком тебя назову. И еще оплеуху дам в придачу.

— Папа… Я… я… на заводах листовки разбрасываю, воззвания о мире…

— Только этого еще не хватало в придачу к моим солдатским башмакам. Брось, Пишта, иначе я такую бойню устрою здесь, дома, что костей не соберешь и все твои воззвания не помогут.

— Вы думаете, папа, что без борьбы…

— Ничего я не думаю! — прервал Фицек сына. — Я знаю, что война уже есть и что с меня хватит этой войны! Что же, мне сначала за победу бороться, потом а а мир воевать?! Пойми: я ни за что воевать не хочу!

— А тогда война и дальше будет длиться. Для вас зазря, а для других чтобы побольше денег загребли. Этого вы хотите? Что ж, поздравляю!

— Ты мои слова не переиначивай, у-у, сопляк! Не то я так переиначу тебя, что мать родная не признает!..

— Меня? А знаете ли вы, что Илона Дучинска[53] — мой друг? Что она хоть и женщина, а все равно в тюрьму попала, потому что за мир боролась. И кружок Галилея тоже закрыли.

Про Илону Дучинску Фицек уже слышал кое-что, но незнакомое имя Галилея снова привело его в ярость.

— Кто он такой, этот твой Галилей? Я уже второй раз тебя спрашиваю.

— Тот, кто сказал: «А Земля все-таки вертится!» Его тоже посадили в тюрьму.

— За такую пустяковину.

Пишта надменно улыбнулся.

— Это не пустяковина, папа. И хоть его в тюрьму запихали, а все же он оказался прав.

— Кто?

— Галилей.

— Опять Галилей? — вконец разозлился Фицек. Он не терпел, когда сыновья кичились своими познаниями, разговаривали о незнакомых для него вещах. — Кто это такой? Социал-демократ?

— Нет…

— Так что это за Галилей? Где этот Галилей? Кто такой Галилей?

Пишта пожимал плечами.

— Он жил в Италии. Умер триста лет назад.

Фицек завопил.

— Триста лет назад помер! Мать честная!.. Так ты что, за дурака меня считаешь? Измываешься надо мной? Убью!..

Пишта не понял, чем он провинился. Защищаясь, поднял с испугу стул, стоявший возле кровати.

Отец побледнел.

— Ах ты, гаденыш!.. — задохнулся он. — Вот до чего я дожил! Так вот вы какого мира хотите?.. Стулом замахиваетесь на отца родного?! Где моя винтовка?

— Фери!.. Ради