не вернется. Жора, она вас не любила. Она любила рестораны и приемы, но не вас. Пусть вам от этого станет легче. Она подлая, она дрянь, она вас обманывала. Теперь вам легче?

– Ах, бросьте, что вы в этом понимаете? – отвернулся он к окну и замолчал.

Пауза затянулась, и никто из них не хотел нарушать установившейся тишины. Женщина – потому что была больна, и для нее все эти разговоры про любовь этого здорового, неуклюжего парня сейчас были лишним мучением, лишали так необходимого покоя. А Георгий все еще не мог осмыслить крушение своих надежд, которые все эти долгие десять месяцев вынашивал, лелеял и ими жил.

– Кто хотя бы он? – тихо спросил Георгий.

– Разве это важно? Или мужская гордость требует знать своего счастливого соперника? Он вам не чета, и Лариса никогда бы за вас не вышла замуж.

– Почему? – растерянно спросил он, сраженный такой откровенностью. – Чего ей было нужно?

– Вот именно! Чего ей было нужно? В основе ее исканий всегда стоял этот вопрос. Мы сестры, но словно от разных матерей, даже я ее не понимаю.

– Так что же ей было нужно? Разве я урод, калека, мало зарабатывал? Я вот и сейчас…

– Подождите. Лучше я вам скажу, кто вы, и почему Лариса вышла за другого, – она помолчала несколько секунд, собираясь с мыслями. – Почему она отказалась от вас? А кто вы такой? Что вы могли дать Ларисе? Свою красивую, мужественную внешность? Вы – шофер-дворник, кто в вас главный я не знаю, но это так. Вы – шофер-дворник, и красавица Лариса. Парадокс!

Ее слова были как пощечины, лицо его вспыхнуло, руки прямо-таки впились в ручки кресла, желваки заходили на скулах.

– Если бы я была здорова, я бы смогла найти другие слова для вас, менее обидные и оскорбительные, не секущие мужское самолюбие. Но ничто сейчас не идет мне в голову, кроме конкретики, поэтому я и называю все своими именами.

– Но ведь она же не знает… – попытался он слабо возразить.

– Знает, я осуждаю ее. Мы с ней говорили о вас. Она находила для вас только теплые слова, но они остывали, прикоснувшись к меркантильности. Жора, поверьте мне, она вас не любила так, как можно любить человека лишь за то, что он человек, а не потому, что он собой представляет в обществе или сколько зарабатывает. Красота Ларисы – это ее товар, который ей всегда хотелось продать по самой высокой цене. Когда были вы, тогда еще не было настоящего покупателя, а вы уехали – нашелся покупатель. Если вам станет от этого легче, я вам скажу, что замуж она вышла за доктора химических наук, профессора. У них возрастной мезальянс, что из этого выйдет – поживем, увидим. Во всяком случае, ее муж родился в один год с нашей матерью. Эта новость вас развеселила? Я смотрю, с вашего лица сошло отчаяние, которое меня даже вначале испугало. Вдруг вы потомок Монтекки или Капулетти? Для меня было бы большой травмой, если бы вы покончили жизнь самоубийством из-за неразделенной любви к моей легкомысленной сестре – слабо улыбнулась она и добавила с сарказмом:

– Вот эти иконы на стенах от него, хотите – можете все это покрушить, представляя себе, что это ваш соперник.

– Вы смеетесь. Вам легко смеяться. Над этим всегда легко смеются те, кого это не касается, – с укором покачал головой Георгий. – Это я виноват, что она сделала такой отчаянный шаг. Скажи я ей вовремя обо всем… А я ей морочил голову!

– Вы ничего не поняли из моих слов. Да не нужны вы ей! Не нужны на всю жизнь! Ей нужен такой муж как сейчас, который будет ее одевать, обувать, возить на собственном авто «Лада» и показывать друзьям и знакомым, и просто посторонним, чтобы все знали, какая у него собственная жена, самая лучшая, самая красивая, самая дорогая. В квартире у доктора битком старины, дорогих вещей и хрустальных предметов, а теперь он достал еще одну самую красивую, дорогую и модную вещь, которая называется «моя жена Лариса». Все теперь ей ручки целуют, кланяются, восхищаются. Она на седьмом небе, а доктор на восьмом, от того, что переплюнул всю эту снобистскую братию.

– Вы ее не любите! Вы, наверно, ей завидуете?

– Люблю я ее! Она очень добрая и ласковая, она нежная и заботливая. Завидую ли я ей? Боюсь, что нет. Чему завидовать? У меня есть радость существования, мои картины, моя работа, в них мои чувства, эмоции, есть то, к чему я стремлюсь – к совершенству. У нее этого нет, она всегда, еще со школы хотела быть самой красивой, хотела быть идолом для мальчишек и предметом зависти для девчонок, а потому поставила перед собой цель достигнуть благополучия не за счет труда, а за счет Богом данного физического совершенства.

– Теперь достигла, – с горечью констатировал он.

– Прочно лишь то, что сделаешь сам, а не пользуешься тем, что досталось от предков. Буду рада, если это прочно.

– Вы сами себе противоречите. Позвольте мне раздеться, а то у вас слишком жарко.

– Это вам жарко. Взгляните на термометр, там не больше шестнадцати. Я поэтому вам и не предложила снять ваше красивое пальто из овчины.

– Вы заметили это, как художница? – Георгий снял дубленку и бросил ее возле себя на пол.

– Нет, как женщина. Мне тоже не чужд куль вещей, только я не организованная и не целеустремленная. Так в чем же я противоречу себе?

– Зачем же вы отдали Ларисе свою квартиру, если у ее доктора есть своя, набитая красивыми вещами?

– Тогда еще не было доктора химических наук.

– А кто же был? – загораясь любопытством, быстро спросил Барков.

– Так, один художник.

– Вы сосватали?

– Радуйтесь, что я больна и не могу встать. С удовольствием залепила бы вам пощечину за хамство.

– Извините! Это невольно.

– Она всех моих друзей по физхиму и Академии знала. А этот ей показался выдающимся, с огромными надеждами и перспективой. Богема! Все целуют руки, все знают красивые слова и, главное, все считают себя гениями. Этот в сравнении с другими действительно многое умел – своя манера, свой стиль, сразу глаз не отведешь от полотна. Он ее буквально подавил, я никогда не видела Ларису в таком восторге. Вот тогда она вас, Жора, и забыла совсем. Вадим, Вадим – утром, в обед, вечером. Все пошло к свадьбе, и я решила: пусть возьмут мою квартиру, а мне и тут хватит места.

Она замолчала и погрузилась в свои мысли. Барков глядел на