как когда-то древние греки Прекрасной Еленой[957], они смогут вызволить из заточения самих себя.

Не понимая, что без этого вызволения, они никогда не справятся ни с «истребительным батальоном», ни с «Искендером, у которого есть рога.

Обречены, если раньше времени не подвергнут заточению Маленькую Нису. Если не запомнят, если не станут культивировать, не дадут ему прорастать в культуру, тот внезапный восторг перед молодым девичьим телом, который на мгновенье заставил их забыть о «лицемерных завесах».

Если этот восторг сумеет разрушить ханжеские бастионы.

В «И не было лучше брата» старший брат долгое время будет умиляться жизнью пчёл, их незыблемым порядком жизни, их «самоотверженностью», в ещё большей степени умиляясь самим собой, «самоотверженно» поддерживающим незыблемый порядок среди людей.

Этот «порядок жизни» «отдалённого района» будет восприниматься им как единственно возможный. Нарушение этого порядка в неведомой ему стране, в которой он никогда не был, и никогда не будет, в которой мужчины и женщины позволяют себе купаться вместе, будет восприниматься им как светопреставление. И единственный способ остановить «порчу мира», немедленно наказать этих людей, или, по меньшей степени, посадить их в тюрьму. Женщин отдельно, мужчин отдельно, чтобы даже запах не мог проникнуть сквозь непроходимые стены.

И он не сможет понять, как могло случиться, что сумеет его ослушаться самый близкий и родной ему человек, его младший брат. Как он мог ослушаться, ведь старший брат думал не о себе, о чести семьи, о предустановленном порядке жизни их улицы, их «отдалённого района», которому должны следовать все люди на земле. Если понимают, что такое правила приличия.

И он не сможет понять, что его самоотверженность немедленно превращается в прямую агрессию, если из мира изъять его спонтанность, его непредсказуемость, его свободу. И во многом, эту спонтанность, эту непредсказуемость олицетворяет женщина, и то, что происходило и происходит между мужчиной и женщиной.

И он не сможет понять, что зажимая мир в жёсткие рамки предустановленности мира, он зажимает самого себя, как живого человека, в жёсткие рамки, и хочет он того, или не хочет, в его организме будет скапливаться «вредное электричество», не находя себе выхода. И пчёлы, его любимые пчёлы, первые почувствуют, как переполняет его «вредное электричество» и всем роем набросятся на него.

В «Камне» главный герой признается, что в их селе женщина является мерилом всех вещей, как человек у древнегреческого философа Протагора. Признается, что в их селе, есть женщина и есть женщина.

Есть женщина, которая мать, жена, опора дома, хлеб, вода, пр., пр.

А есть женщина, когда падают на неё лучи солнца, лицо её светится, когда ветер овевает её платье, оно шелестит.

Но ему придётся признаться и в том, что в их селе постоянно присутствует незримый мужской хор, многие из которых должны признать, что они давно и не мужчины вовсе, что не мешает им продолжать выносить свой вердикт по поводу происходящего в их селе.

И сам герой испугается женщины, лицо которой светится, когда падают на неё лучи солнца, платье её шелестит, когда его овевает ветер. Испугается, и в страхе

…этот вечный азербайджанский «xof», когда нельзя и то, нельзя и это, только и остаётся изъять жизнь из жизни…

начнёт возводить каменную стену между собой и ею, так камень за камнем, чем больше испуг, тем выше стена. И в этом страхе, воздвигая стену, камень за камнем, он женится, женится на «своей», амигызы, родит детей, только один из которых выживет.

И его малодушие будет иметь оборотную сторону, страшную, возможно, преступную, превращение живой женщины, с чувствами, страстями, в женщину больную, руки, ноги, язык, нёбо которой опухают, кровь отравляется всё больше и больше, приходится использовать пиявки, они, насытившись чёрной кровью, отпадают в изнеможении, приходится их закапывать в землю. Женщине же остаётся просто умереть, чтобы вернуть миру его цвет и его запах.

А нам остаётся признаться, что «камень», каменный забор, это не просто образ одной семьи в одном селе, это образ каменной стены, который мы пытаемся воздвигнуть между нами и остальным миром, живём уныло и постыло, женимся, создаём семьи, растим детей, проживаем жизнь, пытаясь заглушить в себе живое чувство, живое воображение, которое стремится разрушить этот «каменный забор».

Женщина кричит за закрытой дверью, мы не слышим, или делаем вид что не слышим, но её крик, нередко молчаливый крик, изнутри продолжает растлевать нас.

И продолжая задыхаться за каменным забором, не можем избавиться от страхов (xof), которые пустили в нас глубокие корни.

Три повести в истории азербайджанской литературы…

Каковы границы азербайджанской литературы?

Какое место занимает азербайджанская литература в азербайджанской культуре, и, шире, в азербайджанском духовном сознании?

Какое место занимают в истории азербайджанской литературы три повести, о которых шла речь?

Оставляю эти вопросы литературоведам, культурологам, и прочим логам и ведам.

Мне остаётся сказать следующее, как и во многих других случаях, позволяя себе выйти за границы сквозной темы книги:

– Для меня азербайджанская литература – это, прежде всего, «три Мирза»: Мирза Фатали, Мирза Джалил, Мирза Алекпер[958]. Это не означает, что азербайджанская литература ограничивается этими тремя именами.

Есть Деде Коркут с его Книгой (Китаби Деде Коркут[959]), абсолютное (ценностное) начало азербайджанских и через них мы стали мы.

Есть другие, но прежде всего, «три Мирза».

Позволю назвать их нашим Большим культурным взрывом, который определил, какими мы стали и какими продолжаем быть;

принципиально не приемлю другие приевшиеся имена, которые своей непроницаемостью заслоняют (задерживают) дыхание «трёх Мирза». «Кривой путь» привёл нас к ложному сознанию, литература перестала открывать нам самих себя, нам осталось придумать свой благообразный, а по существу кастрированный образ, чтобы транслировать его в мир;

три повести, о которых шла речь, стали значительными

…использую именно этот эпитет, чтобы просто подчеркнуть значение…

в нашей не только литературной, но и культурной жизни, потому что в них дышит наш культурный ландшафт, потому что они продолжают традиции «трёх Мирза». Потому что они помогают нам продолжать открывать нам самих себя.

К сожалению, эти три повести, как во многом и наследие «трёх Мирза», до сих пор остаются немыми, мы не слышим их голоса, как и голос «женщины за закрытой дверью». Речь идёт не об изучении этих повестей (как и наследия «трёх Мирза») в качестве художественного текста (хотя и здесь существуют свои пробелы), а о просветительской традиции «вечного вопрошания», которая и позволяет разрушить любые заборы.

…Добавлю, что «забор» из повести «Камня», перекочевал в наш Большой Город. Пытались создать благообразное впечатление для приезжих туристов, а по существу создали уродливый