Сам Монбар все больше ощущал на себе влияние этой кроткой и изящной маленькой женщины и, вместо того чтобы противиться, с тайным удовольствием подчинялся очарованию доньи Клары.

В одном он оставался непоколебим: ни слезы, ни просьбы не помогали донье Кларе проникнуть в глубокое, как бездна, сердце флибустьера, чтобы выведать планы мщения. Во всех других случаях улыбка доньи Клары заставляла его идти на требуемые уступки, и часто он, предупреждая просьбы, по собственному побуждению смягчал строгости, жертвой которых становились несчастные испанские пленные.

Что касается Франкера, положение его среди флибустьеров было странным: он, воспитанный на ненависти к ним, не мог, несмотря на все свои усилия, считать их своими товарищами. Часто он спрашивал себя, законно ли мщение, замышляемое им против испанцев, и следует ли ему считать всех своих соотечественников виновными в зле, которое причинил ему один человек.

Монбар внимательно следил за душевными метаниями Франкера, отражавшимися на его лице, как в зеркале, но сам оставался в стороне, не подстегивая молодого человека, но и не останавливая. Монбар не знал, как определить чувство, которое влекло его к Франкеру. Он не знал, несмотря на намеки дона Санчо и доньи Клары, должен ли он видеть в нем сына, так давно потерянного. Однако, несмотря на свое притворное равнодушие, он с беспокойством ждал, чтобы события открыли ему истину, которую он так стремился узнать.

Лишь один человек владел тайной, от которой зависело в будущем счастье или несчастье Монбара, и этим человеком был герцог Пеньяфлор. Но как заставить этого неумолимого человека открыть правду? Однако флибустьер не отчаивался. Он ждал свершения своих планов, успех которых казался ему неминуем.

Но несчастнее всех был Филипп д’Ожерон. В то время как его товарищи предавались торжеству и забывали усталость и опасности в самых неистовых оргиях, он один был погружен в мрачное отчаяние.

Первая мысль об этой экспедиции, так быстро организованной, так искусно проводимой, принадлежала ему. Предприятие, поначалу вызвавшее сомнение даже у самых храбрых, было затеяно им с единственной целью, для которой он пожертвовал всем, – соединиться с той, которую любил. И эта цель, так долго преследуемая, эта надежда, лелеянная с такой страстью, ускользнула от него в ту самую минуту, когда он уже думал, что настиг ее. Напрасно, подплывая к городу, подавал он свой сигнал и с трепещущим сердцем искал в окнах домов, окаймлявших гавань, ответный знак. Все оставалось холодно, безмолвно и мрачно.

Высадившись на берег, он побежал, обезумев от тревоги и горя, к дому доньи Хуаны, но дом был пуст. Девушка исчезла, не оставив никаких следов. Тогда с упорством и непоколебимой верой влюбленного он принялся осматривать весь город, входя во все дома, отворяя все двери, не желая верить своему несчастью и каждую минуту ожидая увидеть внезапное появление той, которую любил. Он знал, что город оставлен всеми жителями, и должен был понимать: донья Хуана бежала вместе со всеми, однако продолжал надеяться.

Потом, когда он наконец вынужден был поверить очевидному, когда окончательно убедился, что той, которую он любил, в городе нет, он впал в такое уныние, что даже кавалер де Граммон, хоть и был его соперником, сжалился над его горестью и старался утешить.

Из своего страшного уныния Филипп вышел только затем, чтобы впасть в не менее страшную ярость. Тогда он явился к Монбару и принялся доказывать ему, что за оставлением испанцами города наверняка кроется засада, и предложил обыскать окрестные леса.

– Обыщите, друг мой, – сказал ему Монбар с тонкой улыбкой. – Совет ваш хорош, сделайте это сегодня же, и если среди людей, которых вы, без сомнения, отыщете, находится женщина, которой вы интересуетесь, я постараюсь причислить ее к вашей доле.

– Благодарю, – ответил Филипп, – я запомню ваше обещание и напомню его вам при необходимости.

– В этом нет нужды, друг мой, ступайте.

Филипп ушел без дальнейших разговоров. Он вознамерился начать настоящую охоту. Собрав шестьдесят флибустьеров, молодой человек отправился вместе с ними на поиски доньи Хуаны.

Вечером он вернулся в Маракайбо с добычей, которая состояла из восьмидесяти пленных, более пятидесяти мулов и денег на сумму в сто тысяч франков.

– Браво! – воскликнул Монбар, когда Филипп отчитался ему в своей экспедиции. – Прекрасное начало, продолжайте в том же духе.

На другой день он снова отправился на поиски. Флибустьеры, привлеченные первым успехом, с большой охотой следовали за ним, тем более что грабеж домов и церквей не оправдал их ожиданий. Да оно и понятно, ведь жители успели вывезти с собой все более или менее ценные вещи.

Таким образом охота продолжалась несколько дней с большим или меньшим успехом, но почти всегда удачно. Флибустьеры были в восторге, один Филипп предавался отчаянию. Товарищи не понимали его странного поведения, они готовы были считать его сумасшедшим.

– Вы не с того конца беретесь за дело, друг мой, – сказал Монбар однажды вечером, когда Филипп, чуть не плача, привел к нему сто мулов с поклажей на двести тысяч франков. – Предоставьте это дело мне. Есть у вас пленные?

– Человек сто, – ответил Филипп с горестным вздохом.

– Хорошо. Что это за люди?

– Я их не разглядывал.

– Напрасно. Пойдемте к ним.

– Зачем?

– Пойдемте же, черт побери! Где вы их заперли?

– Кажется, в церкви Святого Франциска.

По дороге Монбар захватил с собой несколько флибустьеров, ничем не занятых и не слишком пьяных.

Пленных действительно заперли в церкви Святого Франциска, второй по величине в городе. Вход караулили флибустьеры, которые пили и играли в карты. Монбар велел отпереть и вошел в церковь вместе с Филиппом и своей свитой.

Картина, представшая их глазам, представляла собой душераздирающее зрелище. Три сотни несчастных – мужчин, женщин и детей – вповалку лежали на полу. Некоторые раненые хрипели, другие жалобно стонали. Им была прекрасно известна жестокость флибустьеров, и они понимали, что единственным благодеянием, которого они могут ожидать, будет быстрая и не мучительная смерть.

Монбар холодно обвел глазами толпу несчастных людей, и те невольно задрожали при виде человека с мрачным и неумолимым лицом, которого, по-видимому, радовали их страдания.

– Питриан, – сказал Монбар, – у тебя тонкое чутье, выбери несколько человек из тех, кто, по твоему мнению, в состоянии заплатить хороший выкуп, и приведи ко мне.

Питриан стал прокладывать себе дорогу среди пленников, с циничным равнодушием рассматривая их, иногда останавливаясь, чтобы отодвинуть кого-то из отобранных в сторону, после чего опять принимался за осмотр, насвистывая и посмеиваясь.

Таким образом через десять минут он отобрал человек пятнадцать и привел их, дрожащих, к Монбару, заставив встать в одну линию.

– Хорошо, мой милый, этого довольно, – сказал Монбар. – Послушай-ка.